— Нужно было помочь тебе, — проговорил Разиэль. — Извини. Мы медитировали всю ночь.
— Пустяки, — ответил Лукас. На шее Разиэля висело необычное украшение, которого Лукас прежде не замечал. — Что это на тебе?
— А, это. — Он снял украшение и протянул Лукасу. — Уроборос. Змей, кусающий себя за хвост. Нам его сделал эфиоп, серебряных дел мастер, который сидит у рынка Махане-Иегуда.
— Во всех вариантах рассказов о змее, которые я слышал, — сказал Лукас, — это злое существо[153]. Исключение — гностические варианты.
Он видел, что задел воспитанника иешивы Разиэля и тот готов пуститься в спор.
— Уроборос постоянно встречается в «Зогаре», «Книге сияния». Там это берешит, что значит «вначале». То есть просто: «В начале»[154].
Лукас достал блокнот:
— Могу я это записать?
— Пожалуйста! — ответил Разиэль. — Записывай: это значит «в моем начале — мой конец»[155].
Лукас записывал за ним, думая про себя: «Сильно звучит». Что-то заставило его почувствовать, что к Разиэлю нельзя относиться с пренебрежением. Ему даже стало страшновато.
— Знаком с кундалини-йогой? — спросил Разиэль.
— Слышал что-то.
— Силы, посредством которых мы совершаем акт творения, схожи. Может быть, одни и те же. Это силы, что не действуют наполовину или кое-когда.
— Но Кундалини — это богиня-змея, — сказал Лукас. — Что-то не очень кошерно.
— Кундалини — это метафора, Кристофер. Скрытые силы — то же самое. Древние мудрецы называли внешний покров мира змеиной кожей.
Лукас записал в блокноте: кундалини.
— Все собирался спросить тебя. Карл Лукас из Колумбийского — не твой отец?
— Он умер три года назад.
— Прости, не знал.
— Это Сония тебе сказала?
— Вовсе нет, — ответил Разиэль.
— Заметил интеллектуальное сходство?
— А что, есть? — улыбнулся Разиэль.
— Да. Но я эпигон. Сукин сын, карлик.
— Нет, ты не прав.
— А твой старик? Конгрессмен?
— Да. И друг президента. Председатель комитета по образованию в палате представителей. Так что я знаю, что значит быть сыном… такого отца.
— Понимаю.
— А мать у тебя пела.
— Забавно, — сказал Лукас. — Я вот расспрашиваю тебя, а ты знаешь обо мне больше, чем я о тебе. Да, моя мать была известная певица, Гейл Хайнс. Хорошо зарабатывала, пока выступала. Отец гордился ею. К сожалению, они расстались.
— Я слышал ее.
— Шутишь!
— Она пела lieder[156], правильно? У нее вышли знаменитые пластинки Малера и Брамса на «Декке».
— Да, это так.
— Das Lied von der Erde, — сказал Разиэль. — Kindertoten-lieder[157]. Изумительно. Совсем как Ферриер[158]. Ты должен гордиться ею.
— Да, — сказал пораженный Лукас. — Большое спасибо. Я и горжусь.
— Подозреваю, отношения с профессором отрицательно сказались на ее карьере. Необходимость вращаться в том кругу и так далее.
Лукас мог только кивнуть.
— Она умерла молодой, — наконец выговорил он после паузы. — Как Ферриер.
— Она была знакома с друзьями твоего отца?
— Понимаешь, — сказал Лукас, — они были народ чопорный. Буржуа. Немцы, — рассмеялся Лукас, сам того не желая. — Однажды он отправился в Лос-Анджелес на «Суперчифе»[159]и взял ее с собой, чтобы познакомить со своими приятелями по Франкфуртской школе[160]: Теодором Адорно, Гербертом Маркузе и Томасом Манном. Во всяком случае, взял с собой, когда пошел повидаться с ними.
— И как они ей показались?
— Она подумала, что Теодор Адорно — это тот парень, который играл Чарли Чена[161]в кино, — сказал Лукас, — и спросила его: «А вам не больно, когда из вас делают китайца?»
— Интересно, что он ответил.
— Рискну предположить, что он ничего не понял. Потом, судя по всему, она пыталась повернуть разговор на тему восточного грима. И как она пела Баттерфляй на сцене в Чикаго. Она малость пила, — объяснил Лукас. — Хотя, откровенно говоря, пила крепко. Уходила в запой. Набрала вес, села на амфетамины, чтобы похудеть, испортила голос.
— А что она рассказывала о Маркузе? — спросил Разиэль.
