И они начали сбегаться к нему, группы охотников, мечтающих о новых пещерах, мальчишки, спасенные из пещерного колодца… Они окружили Хорсу, глядели на него, ждали с его стороны ругани и обвинений, но он лишь сказал:
— К женщинам. Давно пора к женщинам.
Они двинулись сначала медленно, но потом Хорса отстал, с ним остались лишь спасенные мальчики.
— Марона разозлится? — спросили они.
— А вы как думаете? — ответил он вопросом на вопрос.
Чем дальше они продвигались, тем лучше видели последствия взрыва. Белая пыль покрывала деревья, скалы, скальный пляж, на котором их когда-то ждали женщины. Белая пыль рассеивалась ветром тонкой пеленой и жутковатого вида облаками, напоминающими громадных призраков. Вдали показались и женщины, а завывающие от страха парни сбавили шаг.
Хорса догнал свое воинство, жмущееся к нему, словно бы ища защиты. Белый дым как будто исходил от женщин. Господствующая над местностью Расщелина уменьшилась вдвое, с нее все еще сыпались мелкие лавины костной пыли, оттуда все еще поднимался белый дым. Море качало и пережевывало накрывшее его белое одеяло. Казалось, что по белому слою на волнах можно пройти. Некоторые женщины, впопыхах пытавшиеся смыть с себя белую пыль, пачкались у воды еще больше и вопили в негодовании. Подальше море, однако, осталось чистым.
Марона увидела Хорсу, но сначала не признала его в кривоногом хромом калеке. А когда узнала, сразу же бросилась к нему.
— Зачем? Зачем ты это сделал? Ты убил Расщелину! Зачем?
Она понимала, что сделали это мужчины, следовательно, Хорса отвечает за содеянное. Обвинения ее звучали истерично, крик искажал испачканное белым лицо.
— Это наш дом! Ты уничтожил наш дом!
— Марона, послушай меня, есть на свете места получше. Вот чуть подальше, так такое местечко! Мы только что оттуда.
— Мы всегда жили здесь. Всегда! Мы родились здесь. Ты тоже здесь родился. Ты родился вот в той пещере. — Она зарыдала, и он подхватил, поддержал ее, думая, что никогда не научится понимать женщин. Почему Марона — или другая Марона, бывшая до этой, — не сменила место? Этот берег неудобен, здесь тесно. А тут совсем недалеко… Очень удачно все-таки эта Расщелина взорвалась. Наконец-то они заживут прилично.
— Брось, Марона, сколько можно торчать здесь!
Он показал своим молодым людям на берег. Они его поняли, потому что не раз уже обсуждали, как глупо со стороны их женщин цепляться за этот тесный пляж.
Обняв Марону одной рукой, Хорса вел всю компанию, немало народу, как можно заключить из хроник. Мужчины, женщины… Спасенные из пещеры пацаны подошли совсем близко к Мароне. За долгие месяцы дороги они забыли, что женщины — это комфорт, тепло, доброта. За ними шли три молодые женщины, прибежавшие из леса. Они не рассказывали Мароне об ужасах путешествия. Все женщины плакали, оглядываясь на свое оскверненное святилище. Море постепенно очищалось, возвращаясь к своему обычному цвету. Они оставили мир измельченной кости за собой. Женщины бросились в море, смывая с себя жуткую пыль, и появились обратно, блестя мокрой кожей. Еще одна мелкая деталь, относящаяся к их облику: «Они стояли, отжимая свои длинные волосы». Мужчины постояли, наблюдая, и наконец началось долгожданное совокупление. Хорса повел Марону дальше по пляжу. Куда? Как далеко? «Довольнодалеко», — говорит одна хроника. «Недалеко для здоровой женщины», — означено в другой.
Хорса втянул Марону на камень рядом с собой, такой же валун, как и многие, оставленные позади, оставленные навеки. Скалы, волны, белый песок… Таких пляжей не было на женском берегу.
— А теперь глянь вверх, — сказал Хорса. — Пещеры. Не хуже твоих теперешних.
Марона, обладающая всеми качествами, необходимыми для того, чтобы управлять женщинами, стояла, молча осматривая пляж, хорошо понимая все его преимущества. К ней подбежали спасенные ребятишки. Мы знаем, что их осталось мало.
Марона отступила от Хорсы, отвела его руку.
— Где остальные?
Вот он, ужасный момент. Хорса стоял перед обвиняющей его женщиной, опустив голову, повесив руки, уже своим видом отвечая ей. Хорса дрожал, и его деревяшка тоже дрожала.
Марона запустила обе руки в свои мокрые волосы и рванула их. Мы помним, что обычно волосы она собирала короной на голове. Теперь они свисали вниз, кое-где слепленные белой пылью. Она снова и снова рвала волосы, старалась этой болью унять другую, значительно более страшную.
— Где они, Хорса, где?
Он потряс головой, и она закричала.
— Их нет? Ты убил их? О, я так и знала! Чего от тебя еще ждать? Тебе плевать, тебе на все плевать!
Они стояли друг против друга на краю великолепного пляжа, которому предстояло принять всех женщин, детей и приходящих к ним мужчин. Ее переполнял гнев, а он стоял и дрожал, хромой, жалкий, виноватый. Марона вопила и вопила, пока голос ее не охрип. Она смолкла, не сводя с него пылающего взора. Хорса дрожал, его согнули горе и ощущение вины, усугубленное ее реакцией. Она это видела. Видела его жалкую искривленную ногу.
Нежность — чувство, не свойственное молодым. Жизнь вколачивает ее в нас, делает нас мягче и пластичнее, чем допускает наша гордость. Хорса видел сейчас Марону такой, какой не видел никогда раньше. Даже не столько видел, сколько ощущал ее обвиняющее присутствие. Перед ним стояла дрожащая женщина в потеках белого порошка, из глаз ее текли слезы, и выглядела она беспомощной. И он открыл ей объятия, и поднялся ей навстречу.
— Бедное дитя, — прошептала она. — Бедный мой мальчик…
Она обняла его, и Хорса зарыдал в ее объятиях. Великий Хорса превратился в малыша, в беспомощного кроху. Сладкий миг… Снова стать маленьким мальчиком в материнских объятиях, обласканным и прощенным… и насколько нам известно, и насколько им было известно, Марона — мать Хорсы.
Чем грандиознее поражение, которое ты терпишь перед женщиной, тем выше награда, и это я не забуду записать. Кто в этом не убеждался…
В объятиях Мароны, любимый и прощенный, Хорса вернулся к заветной мысли. «Сказать, сказать ей о том чудесном месте, которое я нашел! Да, расскажу. Она тоже захочет туда, захочет его увидеть, она поймет! Она пойдет со мной, мы пойдем вместе, я построю могучий плот, и мы вместе высадимся на том волшебном берегу, и…»
* * *
Не собирался я более ничего поведать по данной теме, ибо стар я уже и дряхл, а жизнь ученого не так уж и легка. Но извержение Везувия вернуло мысли мои к Расщелине и ее сравнительно слабому взрыву. Везувий убил людей на огромном расстоянии от себя, выгорели даже Помпеи, все засыпано едкой пылью, она все губит, к чему ни прикоснется. Расщелина тоже выбрасывала ядовитые газы, но ее белый порошок не убил никого. Однако Расщелина была расположена вплотную к берегу, на котором жили женщины и дети. Это само по себе должно бы вызвать ряд вопросов. Кажется, здесь многое не известно, хотя мы, римляне, любим прикинуться всезнающими. Плиний, старый друг мой, в погоне за знанием лишился жизни. Несколько дней кряду море возле
