– Есть альтернатива, – услышала она собственные слова. – Ты можешь уехать из Лондона. Но сделать это придется сразу же. Ты можешь уехать к своему зятю, маркизу. Конечно, такого, как прежде, преклонения и восхищения ты никогда больше испытывать не будешь, но, возможно, отчасти твое положение восстановится. Даже самую строгую поборницу нравственности можно со временем убедить в том, что ты всего лишь допустила оплошность, что это всего лишь грешок юности, если все узнают, что ты раскаиваешься в этом, скрываясь в течение нескольких лет в загородном поместье своего зятя, маркиза. Со временем ты даже сможешь вернуться в общество. Джинни не могла бы сказать, слышит ли ее девушка. Она смотрела куда-то вдаль, и какое будущее она там видела, Джинни могла только догадываться.
– Я люблю своих сестер, – тихо сказала Шарлотта, – у меня есть дорогие мне люди, которых мои действия поставили в невыносимое положение.
– Я это знаю.
– Я не хочу, чтобы они страдали по моей вине из-за того лишь, что любят меня.
– Понятно.
Шарлотта тряхнула головой, словно пытаясь привести в порядок мысли. Она закусила губу и устало провела рукой по лицу, потом встала, так и не прикоснувшись к шоколаду, остывающему в фарфоровой чашке.
– Спасибо, Джинни. Я должна идти.
– Но что ты будешь делать? – спросила Джинни.
– Это еще один вопрос, на который я не знаю ответа, – сказала она и, не проронив больше ни слова, ушла.
Она никогда не думала, что занять место Джинни в качестве любовницы Сент-Лайона будет легко, но ей и в голову не приходило, что это обойдется ей так дорого. Она, видно, была так глупа, что не осознавала, что расплачиваться за это придется не только ей и ее сестрам.
Никто, а меньше всего она сама, не позаботился о том, чтобы спросить, готовы ли другие расплачиваться за ее публичный позор. Нет, она сделала этот выбор сама. Мысль об этом преследовала ее после визита леди Уэлтон, вызывая сомнения и чувство вины. Ссылаясь на головную боль, она два дня не покидала свою комнату, пытаясь найти ответ. Наконец отчаявшись, она решила посоветоваться с Джинни. Ответ куртизанки оставил Шарлотту в недоумении. Она уж не знала, имеет ли право продолжать задуманный план. Ответ она так и не получила.
Сняв перчатки, она положила их возле серебряного подноса, на котором некогда скапливалось по десятку приглашений в день, а теперь лежало одно письмо. Она рассеянно взяла его и понесла в гостиную, вспоминая о том дне в монастыре год назад, когда началась ее волнующая карьера.
Тогда ей казалось, что очень благородно предпринять в память об отце это представление для блага Англии. Интересно, что сказал бы отец, если бы узнал, чем она стала... вернее, чем она стала, по мнению света? Стал бы он ею гордиться, если бы узнал мотивы ее действий? Или это лишь удивило бы его и расстроило?
Сделала ли она это по велению своего неистового сердца? Руководствовалась ли она низменными или благородными мотивами? И, что еще важнее, имели ли вообще ее мотивы какое-нибудь значение?
Она вошла в гостиную и, проходя мимо кресла, бросила на него шаль. Рассеянно взяв нож из слоновой кости, она вскрыла конверт и без особого интереса развернула письмо. Она увидела, что оно от Кейт, и у нее екнуло сердце.
Она прочла следующее:
«Дорогая Шарлотта,
извини, что так долго не писала тебе, но ввиду срочной передислокации полка у меня не осталось свободного времени, которое я обычно отводила для написания писем. Месяц выдался весьма напряженный, сестричка. На прошлой неделе в неожиданных стычках мы потеряли несколько человек. Бедный лейтенант Макгенри потерял руку, а он недавно женился, и дома его ждет молодая жена. Я утешаю себя тем, что он по крайней мере возвратится домой. Единственная хорошая новость заключается в том, что Кита отзывают и мы к концу месяца возвратимся в Лондон! Как бы хотелось, чтобы это было навсегда! Однако это лишь для того, чтобы доложить обстановку и провести консультации с начальством. Если только эта война не закончится в ближайшее время, мы возвратимся на континент. Ах, Лотти, как мне хочется, чтобы этот проклятый конфликт закончился!
Я очень рада, что ты находишься в безопасности в Англии, моя дорогая, а если ты беспокоишься о моей безопасности, то спешу тебя заверить, что жены офицеров обычно находятся вдалеке от поля боя. Но хотя я в безопасности и Кит старается по возможности оградить меня от всего, что связано с войной, я не могу не знать о том, что происходит на поле боя.
Как много разрушений! Как много потерь! Сколько жизней унесла война, сколько людей покалечила! Я говорю не только о наших солдатах, Лотти, но и о вражеских, потому что, когда видишь истекающего кровью человека или человека в агонии, невозможно не пожалеть его, независимо от того, свой он или чужой! А еще печальнее видеть, как отражается война на жизнях тех, кто живет здесь и кто стал невольным свидетелем ужасов войны.
Мы проезжаем мимо неубранных, заброшенных полей. Амбары стоят пустыми, потому что запасы зерна разграблены или конфискованы. Многие старались уехать до нашего прихода, а те, кто не мог уехать, оставались и становились свидетелями кошмара.
Господь создал людей не для того, чтобы они убивали друг друга. Он внушил каждому из нас отвращение к акту, который осуществляют солдаты, выполняя свой долг. Но за это им приходится расплачиваться. Я знаю последствия «знаменитого сражения», Лотти. Я ходила поздней ночью среди палаток и слышала, как они кричат от страшных ран.
Боюсь, что когда, по Божьей милости, они вернутся домой, кошмары у них не прекратятся и будут преследовать их до конца жизни. Страшно требовать от цивилизованного человека, Лотти, чтобы он убивал себе подобных. Хотелось бы мне иметь возможность сделать хоть что-нибудь, чтобы остановить эту войну. Хоть что-нибудь! Что угодно! Но что могу я сделать, кроме как поддерживать своего дорогого Кита да держать за руки раненых и умирающих? Да еще молить Бога, чтобы как можно скорее кончилась эта война? Каждый день приносит столько потерь для всех людей. Будем молить Господа, чтобы это прекратилось. Ради нас всех.
Твоя любящая сестра Кейт».
Шарлотта аккуратно сложила письмо, почувствовав, что впервые после визита леди Уэлтон два дня назад к ней возвращается спокойствие.
