Несмотря на гнев — и на боль — Лиллиана не могла отрицать мужскую красоту этого человека. О, она хорошо понимала, что красота у него — это нечто совсем не то же самое, что у сэра Уильяма. Он был изборожден шрамами, отмечен следами тяжелой жизни, которая выпала ему на долю. И все равно это лишь усиливало влечение, которое тянуло ее к нему. В нем чувствовалась твердость гранита, несгибаемость дубового ствола; он прошел через все испытания, как сталь его меча.
— Я должен сейчас оставить тебя.
— Это уже достаточно ясно… что ты уходишь, — ответила она более раздраженным тоном, чем намеревалась.
Он поднял глаза и она увидела, как омрачилось его лицо.
— Нет, Лилли. Я хочу сказать, что должен оставить Оррик. У меня есть дело, которое нельзя отложить.
Как ни больно было ей пережить его уход с супружеского ложа, эта мука не шла ни в какое сравнение с потрясением от нового удара. Изумление было столь сильным, что она даже не сразу смогла ответить и просто смотрела на него непонимающими глазами.
Корбетт, со своей стороны, был, по-видимому, всецело поглощен процессом одевания, и молчание затянулось. Когда же до Лиллианы дошел смысл его слов, безмерная тяжесть легла ей на сердце, и она с трудом удержалась от слез. Она отвернулась и крепко зажмурила глаза, лишь бы не выдать своих чувств.
Будь он проклят! — стучало у нее в голове. — Будь он проклят за такое обращение с ней! Она, только что обвенчанная и уже покинутая, будет выглядеть такой униженной перед гостями, которые по праву рассчитывали по меньшей мере еще на целый день увеселений. И все же ужасная опустошенность, которую она сейчас ощущала, порождалась не мыслью об их обидной жалости. Он сбросил ее с высот страсти в устрашающие глубины покинутости. Он подал ей надежду на то, что их брак может оказаться удачным, а потом все перевернул и ясно показал, как мало он с ней считается.
Совсем недавно ее переполняли ощущения чуда и восторга, а теперь она казалась себе пустой и выдохшейся. Но она не заплачет, уговаривала она себя, борясь со слезами. Он никогда больше не заставит ее плакать.
— Куда же ты отправляешься? — Голос у нее звучал тихо: она держала себя в руках. Ей понадобились немалые усилия, чтобы сесть в постели.
Он ответил не сразу, сосредоточившись исключительно на шнуровке сапога.
— У меня есть дело, которое я должен исполнить. Это мой долг перед королем. Дело, которое не представляет для тебя интереса, — добавил он беспечно.
Натянув на широкие плечи короткую кожаную тунику, он наконец взглянул на нее. Выражение его лица было ей непонятно, и это почти разрушило броню ее самообладания. Долг перед королем? Да какое же дело может быть таким важным? А как же его долг перед женой? Почему, о, почему он хоть немного не подумал о ней? Казалось, что она очень даже угодила ему, но, если бы это было правдой, он не оставил бы ее таким образом. Какое дело может быть столь безотлагательным, чтобы поднять его с брачного ложа?
Все ее опасения вернулись, когда она сидела на краю постели, натянув простыню до самого подбородка. Он хотел получить девственную наследницу Оррика — и получил. Страсть оказалась для него сюрпризом — и для нее тоже — и помогла исцелить раны, которые предшествовали их браку.
Но теперь все стало еще хуже. По крайней мере, раньше она не возлагала никаких глупых надежд на союз с Корбеттом. А потом он прорвался через ее оборонительные рубежи с помощью нежных прикосновений и сказанных шепотом слов. Он одурманил ее поцелуями и увлек своим пылом, он обманом и хитростью добился от нее ответной ласки.
Но в безжалостном свете утра все стало на свои места.
Теперь он показал свою истинную натуру, и все, что теперь оставалось Лиллиане, — это защитить от него свое сердце.
Корбетт закрепил на поясе меч из дамасской стали ж перекинул через плечо кожаную суму.
— Я сожалею, что оставляю тебя, Лилли.
Его голос звучал глухо, и невольный озноб пробежал по спине Лиллианы. Не в силах произнести ни слова, она только пожала плечами. Но когда он тремя широкими шагами преодолел расстояние до кровати, она отшатнулась.
Он нахмурился, но она опередила любые его вопросы.
— Поторопись. Твое дело, как видно, не ждет.
Она смотрела ему в лицо, усердно стараясь скрыть свои чувства под личиной безразличия.
Корбетт сделал шаг назад, и было мгновение, когда ей показалось, что она уловила нерешительность в выражении его лица. Но если нерешительность и была, то исчезла она столь быстро, что Лиллиане пришлось только гадать, не пригрезился ли ей этот проблеск. Еще секунду он смотрел на нее в упор своими непроницаемыми серыми глазами, а потом потянулся и взял в руку выбившуюся прядку ее волос.
— Я не могу точно сказать, когда вернусь. Если мой отъезд причиняет тебе какие-то неудобства… прости меня. — Он помолчал, и Лиллиана затаила дыхание.
Ее гнев отступил. Она хотела просить его остаться, но все та же гордость удержала ее. И все-таки она надеялась услышать от него какое-то слово — любое слово! — которое заполнило бы эту пустоту у нее в душе.
Но не услышала. Слегка помрачнев, он выпустил шелковистую прядь и отступил на шаг от кровати.
— Береги себя, Лилли. — И ушел.
Солнце еще не поднялось за дальними лесами, и только красная полоса зари разгоралась на небе, когда Лиллиана поспешно вышла во двор замка. Она одевалась второпях: натянула то же самое синее платье, в котором венчалась, но не стала надевать рубашку, всунула ноги в расшитые шелковые туфельки и накинула на плечи шерстяную тканую шаль.
Она сама не могла бы объяснить, почему сочла необходимым проводить Корбетта. Отчасти, может быть, причиной послужило молчание в пустой опочивальне. В его отсутствие комната показалась ей еще более холодной, чем всегда. С другой стороны, сыграла свою роль и надежда, что она будет выглядеть перед гостями менее жалкой, если люди увидят, что она присутствует при его отъезде. По крайней мере, она могла создать иллюзию полного единства с ним. Никто не должен и помыслить, что муж так внезапно покинул ее.
Она даже самой себе не хотела признаться, что еще ищет какого-нибудь знака его одобрения, и поэтому решительно отвергла такое объяснение. И все же, когда Корбетт оглянулся и заметил ее появление, сердце у нее учащенно забилось, а страх и неуверенность сдавили горло.
Он прервал на полуслове беседу, которую вел с группой своих рыцарей. После недолгого колебания он отдал им необходимые приказы. Затем без промедления зашагал через многолюдный двор туда, где стояла она.
Он остановился перед ней, и сердце у нее дрогнуло. Он был одет по-военному, точно так же, как тогда, когда впервые вступил в Оррик. Тогда он вызвал в ней чувство, похожее на благоговейный ужас. Теперь она с трудом могла поверить, что этот грозный рыцарь был тем самым человеком, который так нежно ее обнимал.
