В десяти или пятнадцати футах от дна вес мешка напомнил ей о том, что нужно сбросить пояс с довеском. Она расстегнула пряжку и проследила, как двенадцать футов свинца упали на песчаное дно.
Коффин снова ожидал ее на поверхности. Она передала ему мешок и сказала:
– Там, на дне, что-то лежит.
– Что?
– Я не знаю. Они нашли это на рифе. – Гейл сняла свой баллон и передала его Коффину.
– Нужен свежий? – спросил Коффин.
– Да, и Трис хочет больше мешков.
– Неудивительно. Если все, что я предполагаю, действительно находится там, то мы бы целую вечность вынимали это одним мешком.
Гейл подтянулась на платформу и расстегнула молнию на жакете своего костюма. Она прислонилась спиной к корме, позволяя солнцу отогреть ее холодную мокрую кожу. На лице возникли пятна в тех местах, где давили выступы маски, рот растянулся и отек от загубника, как будто дантист трудился над ее задним зубом и чересчур растянул ей губы. Она вытерла нос и увидела кровь на руке.
– Устала? – спросил Коффин, выкладывая ампулы.
– Выдохлась.
– Тогда давай я спущусь в этот раз. Здесь все равно ничего не происходит.
– Нет, все в порядке, – сказала она, сама не понимая, почему отклоняет его предложение. – Спущусь еще разок. Если что-то должно случиться, лучше, если здесь будете вы.
– По крайней мере, мы придумаем что-нибудь, чтобы стало полегче.
Гейл понежилась еще несколько минут, затем взобралась в лодку и отсоединила регулятор от пустого баллона. Готовя новый баллон, она пыталась придумать наиболее деликатный способ заставить Коффина рассказать о жене Триса, но так ничего и не придумала и в конце концов спросила:
– Отчего умерла жена Триса?
Коффин взглянул на нее, затем повернулся к мешку.
– Я считаю, – сказал он, бросая ампулы в пластиковые мешочки для сандвичей. – Вот, пятьдесят. – Он перевязал мешочек и начал заполнять следующий.
Гейл молчала, пока не закончила подготовку нового баллона к работе. Коффин бросил последнюю ампулу в пластиковый мешочек и завязал его.
– Давно ли она умерла? Коффин проигнорировал вопрос.
– Двести, – сказал он. – Всего четыреста пятьдесят шесть. – Он добрался до дна холщового мешка и вынул кусок зеленого металла. – Здрасьте...
– Что это такое?
– Накладка замка. – Он поднял пластину, имевшую форму цветка лилии. В каждом лепестке была замочная скважина. Вокруг краев были просверлены шесть отверстий для гвоздей. – Закрывала замок на сундуке или шкафчике. Что он хочет с этим сделать?
– Он не говорил.
Коффин установил накладку замка на полочку перед штурвальным колесом.
– Это простая латунь. Гейл помолчала.
– Если вы не хотите сказать мне, – сказала она, – я спрошу его самого.
Коффин отпер ящик и вынул оттуда два холщовых мешка и моток пеньковой веревки толщиной в три восьмых дюйма.
– Это было бы жестоко с вашей стороны. – Коффин пропустил конец веревки через ручки одного из мешков и связал веревку бантиком. Он отмотал двадцать или тридцать ярдов веревки, отрезал ее и привязал отрезанный конец к клину, вбитому в корму. Ту же процедуру он повторил с другим мешком, привязав веревку к клину, вбитому посредине палубы.
Когда он закончил, то некоторое время смотрел на нож, что-то прикидывая. Затем вбил его в планшир и повернулся к Гейл.
– Хорошо. Я не хочу, чтобы вы спрашивали его, не хочу, чтобы вы заставляли его страдать. Он испил свою чашу до дна.
Смущенная, Гейл начала было что-то говорить, но Коффин перебил ее.
– В юности он довольно-таки сильно попроказничал здесь, на Бермудах. Не более чем другие мальчишки, мне думается, но его проделки, казалось, были не просто хулиганством, они имели какую-то цель, как будто он хотел что-то сказать. Он никогда не крал в лавках и не грабил никого из простых жителей. Все, что он делал, было направлено против местных властей – полиции или британцев. Помню, британцы попытались отобрать участок муниципальной земли на Сент-Дэвидсе, чтобы построить какое-то общественное заведение. Островитяне страшно возмутились, заявляя, что эта земля всегда была их собственностью, принадлежала им по праву. Конечно, британцы все равно ее отобрали, но чертовски мучились, пытаясь построить там что-нибудь. Трис и его приятели уничтожали все сразу же, как только что-то воздвигалось, например, засыпали сахар в емкости для горючего и тому подобное.
Так или иначе, когда ему было около двадцати трех, он познакомился с британской девушкой, Присциллой. Я позабыл ее фамилию. Она была здесь на каникулах и встретила Триса в Сент-Дэвидсе совершенно случайно. Боже, какая великолепная была девушка! И славная. Более доброго и неиспорченного создания свет не видел. Трис учил ее, как нырять, как искать места кораблекрушений. Боже, кажется, учил всему, разве только не языку рыб. Она же учила его, как обходиться с людьми, как управлять собой. Успокаивала его мгновенно, как масло, пролитое на волну.
Она уехала домой в Англию, но вернулась следующим летом и начала работать с детьми в Гамильтоне. Через год после этого они поженились – должно быть, в 1958 году. Британские круги не одобрили этот брак. Они никогда не знали, как обходиться с жителями Сент-Дэвидса. Иногда они называли их красными неграми, чаще же делали вид, что Сент-Дэвидс вообще не существует. Но так как Присцилла переехала с Трисом на Сент-Дэвидс, вырвав его из цивилизованной среды, где он мог быть неугоден кому-нибудь, они забыли об этой истории. Она продолжала работать в Гамильтоне, а он оставался на острове.
Буквально у всех на глазах Трис превратился в другого человека. В нем не осталось злости, для нее просто не было места. Слишком много счастья.
В течение двух, может быть, трех лет все шло прекрасно. Они вместе ныряли на места кораблекрушений. Чтобы в кладовой всегда была еда, Трис работал спасателем. Его отец еще был жив тогда, так что он сам не должен был работать на маяке. Однажды весной, в начале шестидесятых, Трис нашел свой первый затонувший корабль “Тринидад”. На нем было не столь уж много сокровищ – брусок золота, кольцо с изумрудом, несколько других мелочей, но для них этого было достаточно. Как раз в это время Присцилла забеременела. Никто не знал об этом тогда; все обнаружилось позже. Но сами-то они должны были знать, она вся цвела от радости жизни. Она с такой гордостью носила кольцо с изумрудом и просто на глазах наливалась любовью и – да, наверное, это единственное слово, которое здесь подходит, – святостью.
Как я уже говорил, она работала с мальчишками, у которых были проблемы: они не натворили столько, чтобы заключать их в тюрьму, но при этом не могли справляться как следует со всем тем, чего требовало от них общество. Она же любила их, как своих собственных.
