Программа была обычной. Легкий ужин с вином и постель. Оле с Пашкой было хорошо, и не из-за «толстого корня», корень был обычный, и любовником он был немногим лучше Митрохи, несмотря на куда более богатый опыт. Спокойнее он был, не дергался и не спрашивал поминутно — любит его Ольга или нет. С ним было просто, не нужно было врать.
За зашторенными окнами стояли осенние сумерки. В комнате было темно, только плясали огоньки на магнитоле со светомузыкой. Звук был выключен, но си-ди крутился и огоньки бегали в такт неслышной сейчас мелодии.
Еще один огонек летал над постелью — сигарета в тонких Олиных пальцах. Пашка забирал ее, чтобы сделать затяжку и морщился — легкие, с ментолом! Его собственные лежали где-то в темной комнате. За ними нужно было вставать, а вставать не хотелось.
Потом прозвучал сигнал ее мобильника. Мелодия из «Бригады».
Ольга вздохнула — ей тоже не хотелось вставать. Но пришлось. Нагая, с сигаретой в изящно отставленной руке, она рассеянно оглядывалась в поисках места, куда положила сумочку с мобильником. Наконец сумочка отыскалась.
— Кто это, интересно?! — отреагировала Ольга на незнакомый номер, высветившийся на дисплее.
Хмыкнула и приложила трубку к уху.
Выслушала молча. Сказала одно лишь слово:
— Хорошо!
Пашка ждал в постели, любуясь ее точеным станом. Пропорции классические. Из-за невысокого роста бедра кажутся особенно крутыми и привлекательными.
— Что там?! — спросил он.
— Из Омска звонили! — сказала она и подошла зачем-то к окну. — Митрохин в госпитале, раненый лежит! Тяжело ранен. Надо ехать!
Побродила еще по комнате, без видимой цели, потом вернулась к нему в постель и вытянулась рядом, не думая уже о любви. Выражение ее лица вместо лениво-безмятежного стало озабоченным и напряженным.
— Выйдешь за него?! — спросил Пашка, ощутив вдруг приступ ревности. — Выйдешь за него замуж?!
— Ты ведь меня замуж не берешь? — сказала она, выпустив струйку дыма, и посмотрела в потолок.
Обреченно.
Тут Пашка заткнулся, потому как о браке с Ольгой все еще не мог подумать серьезно. Не хотел он совать голову в хомут брачной жизни, но и терять Ольгу ему тоже не хотелось. Разрывался Пашка между боязнью потерять свободу и неведомым ему прежде глубоким чувством.
До сих пор к любви он относился просто. Девчонок, плененных его финансовой состоятельностью, перелапал уйму. А вот что такое real love, о которой вдохновенно пел любимый Ольгой Робби Уильяме, так и не узнал. И вдруг Ольга его зацепила. Поначалу-то он переспал с ней походя, как спал со всеми, кто подворачивался и был не прочь. Но теперь вдруг понял, что отдавать ее никому не хочет. Даже Митрохе.
Тот вечер закончился быстро. Ольга ушла в осенний темный вечер, оставив Пашку в одиночестве перемалывать свои невеселые мысли. Он не поехал домой. Тетки еще почти неделю дома не будет. Можно квасить в одиночку, не слушая мамашиных проповедей! И Пашка стал квасить.
Так вся неделя и прошла. Пашка пил и думал, думал и пил. Звонил Ольге и бросал трубку, потому что не знал, что сказать. Один раз позвал ее к себе — обсудить все как следует. Она отказалась:
— Если есть, что сказать — говори, а встречаться у меня времени нет! Собираться надо!
Ждала, похоже, что он все-таки сделает ей предложение. А он не мог на это решиться. Тут ведь дело не только было в его нежелании идти под венец. Дело было в Митрохе, который лежал с тяжелым ранением в омском госпитале и ждал свою ненаглядную. Получалось, что предает он старого друга — по-черному предает. Прямо сюжет из романа или из песни какой-нибудь фронтовой. Пришел, мол, солдатик домой с войны, перекалеченный, а его жена с тыловой крысой. Была какая-то такая песня, только Пашка не помнил точно слов.
Стыдно было Пашке. С другой стороны — ну какая она жена Митрохе?! Она и со здоровым-то с ним обращалась — хуже некуда. Сам Пашка до сих пор удивлялся — как только Митроха терпит ее выходки?!
Удивлялся, пока сам не влюбился.
А она все собиралась, но никуда не ехала. Похоже, ждала все-таки предложения!..
Наконец в одну из ночей набрал ее номер. Взяла сразу.
— Выходи за меня замуж! — вид охнул он.
— Поздно, Пашенька! — усмехнулась она.
— В смысле?! — не понял Пашка.
Не заочно же она с Митрохой расписалась?!
— За другого я уже выхожу!
— За Митроху?!
— За Вадима!
Какого еще Вадима?! Пашка быстро перебрал в уме объемистый список общих знакомых, но никого не нашел, кроме одного спивающегося заморыша.
— Какого Вадима?! — спросил он, все еще надеясь, что это шутка такая — нарочно, чтобы его подразнить!
Но это была не шутка.
Глава 11
…Но дни в аулах их бредут
На костылях угрюмой лени;
Там жизнь их — сон; стеснясь в кружок
И в братский с табаком горшок
Вонзивши чубуки, как тени
В дыму клубящемся сидят
И об убийствах говорят…
В.А.Жуковский
За каменной стеной было много народу. Фомка слышал, как по-итичьему шумели они, словно плетью били — бросали гортанные отрывистые фразы. Напряжение нарастало, струна натягивалась, и даже лежа в сакле, в гостевой ее половине, Фомка чувствовал это напряжение. И когда казалось, что лопнут не только струна разговора, но и вздувшиеся жилы на шеях кричавших людей, говорил старый Таштемир. Чеченцы замолкали и слушали. Но опять, как приступ кашля, захватывал собравшихся чеченцев ропот, они кричали, как кричат во время боя или танца. И опять говорил старик.
Перед саклей Таштемира собрались мужчины аула и еще чеченцы из соседнего селения. Четыре дня они гнали гяура по горным тропам, четыре дня они то почти настигали его и стреляли в его мелькавшую за деревьями черкеску, то шли по следу, как за диким зверем. В первый день погони они подстрелили под ним коня, на второй день пуля достала самого гяура, третий день они шли по кровавому следу. А на четвертый, когда неверный уже оставлял на земле не только следы стоп, но и рук и коленей, он вдруг повернул в аул Малх. Тогда преследователи решили, что гяур сошел с ума, если сам лезет в ловушку. Но урус оказался хитрее лисицы.
— Послушай, воккха стаг, — говорил Джохола, один из джигитов-преследователей, — ты прожил так много лет. Но можешь ли ты припомнить, чтобы гяуры осмеливались охотиться в наших горах? Да, они разоряют наши аулы, убивают джигитов, угоняют скот. Но жить мирно на нашей земле, то есть считать эти горы своими! Такого даже ты, мудрый и опытный человек, не припомнишь. Сами горы не видели такого! Если ты выдашь нам гяура, Аллах бесконечно продлит твои годы, а народ восхвалит твое благородное имя. Мы же оставим тебе его оружие, хотя твое оружие — это мудрое слово и знание обычаев предков. Разве предки наши отпускали врага живым и невредимым?
