Нежеланные
Мне бы прервать свою параллельную жизнь, попросить о помощи какую-нибудь ассоциацию. Но я упорно шел по прежнему пути, словно совершая медленное самоубийство. Уже несколько недель меня посещала странная клиентка. Ее звали Синди, хотя американского в ней было не больше, чем во мне, – вот как действуют на выбор имени телесериалы. Она была женщиной североафриканского типа, средних лет, со впалыми щеками, с торчащим носом, широкоротой, с высокими скулами, со взглядом каменной твердости. Эта особа с замашками наркоманки имела хриплый голос и интонации жительницы предместья, снобистские, как выговор некоторых жителей Седьмого округа При виде ее наготы у меня неизменно подступала к горлу тошнота: ее бритая щель, проткнутая серебряным кольцом, казалась пастью хищного плотоядного растения, готового сожрать меня. Она была тощей, как скелет, с выпирающими берцовыми костями, впалыми боками, с красными рубцами на бедрах и ляжках. От нее совершенно ничем не пахло, что еще тревожнее, чем отсутствие у человека тени. В первый же визит она холодно оценила мою эрекцию и облекла ее в презерватив. Входя в нее, я словно лез в гнездо шершней. За три минуты мы сменили три позы. После этого она вытолкнула меня из себя и произнесла страшные, незабываемые слова:
– Когда хочешь попробовать суп, достаточно одной ложки.
– Ну и как супчик?
– Съедобный.
В животе у нее бурчало, как в бутылке с минеральной водой, так что я, верный своей привычке, дал ей кличку Газировка. Под этим именем она и была занесена в мой компьютер. У нее во рту сверкал среди желтых и черных обломков золотой зуб. Золото было так себе, низкой пробы. Когда мы целовались (как я говорил, Дора принудила меня возобновить практику поцелуев в губы), я искал кончиком языка этот гладкий самородок, так отличавшийся от остального частокола у нее в пасти, ранившего мне язык. Раскидывая ноги у меня на кровати, Синди всегда приказывала мне одинаково резко:
– Ну, радость моя, докажи, что ты хороший работяга!
Такое обращение коробило меня, я никак не мог понять, зачем это фригидное существо таскается ко мне. Однажды, когда Газировка одевалась, необычно нервная и агрессивная, раздался звонок. Непрерывный, смахивавший настойчивостью на сирену воздушной тревоги. И действительно, к моему порогу близилась война. Под нажимом пальца звук взлетел вверх по лестнице, пометался между площадками и угнездился у меня в черепной коробке, где обрел мощь большого церковного колокола. Синди, не спрашивая моего разрешения, нажала кнопку домофона, открывающую дверь подъезда. Я не успел заподозрить ловушку, а в дверь уже забарабанили. По ударам угадывался настоящий громила. От приступа паники меня затошнило. Захотелось забиться под кровать, выпрыгнуть в окно. Синди открыла дверь, взяла под мышку свои вещи и была такова. Ее сменили два дурно одетых небритых типа – я не разобрал, бродяги они или преступники. Они неуверенно топтались в комнате. По габаритам они были не слишком грозными и если превосходили меня, то ненамного. Я осмелился спросить:
– Что вы здесь делаете, чего вам надо?
Не обращая на меня ни малейшего внимания, они зашушукались на чужом языке, возможно на русском, как актеры, повторяющие текст перед выходом на сцену. Они пожимали плечами, повторяли без конца одну и ту же фразу, переругивались из-за какого-то одного словечка. Наконец тот, что пониже, сел на мою кровать и подозвал меня свистом, как собаку. Обняв меня за шею и представившись Ральфом, он произнес с сильным славянским акцентом:
– Ну, что? Спим с моей женой Синди и не платим?
– С вашей женой? Но… Это она платит, она клиентка.
Ральф оглядел меня с ног до головы глазами полными скорее недоверия, чем садизма, потом заставил меня открыть и закрыть рот, как конский барышник на ярмарке.
– Тебе? Платить тебе? Ты надо мной смеешься?
Меня так парализовал страх, что только позже я смекнул, что это были заученные наизусть и коряво повторенные фразы.
– Ты спал с Синди пять раз. Она у нас лучшая. Ты должен нам тысячу пятьсот евро.
– Повторяю, жиголо – я.
Тогда тип, назвавшийся Ральфом, осклабился не то ласково, не то угрожающе и опрокинул меня на кровать. Мои ноги задрались, и я повалился на спину, как кукла. Я в страхе сел Напарник Ральфа, высокий и поджарый – этот откликался на Брендона, – протянул мне ладонь и лаконично потребовал:
– Тысяча пятьсот евро.
– У меня их нет. А если бы и были, то они мои. Спросите Синди!
Я получил первый удар под нос. В ушах загудело, из губы хлынула кровь. Я сунулся было под кровать, пытался отбиться, как мог. Никогда еще я не попадал в такие ситуации! Меня выволокли наружу за икры. То, что моими обидчиками стали двое бедолаг с Балкан или с Карпат, еще больше удручало меня. Они силой поставили меня на ноги, их взгляды не предвещали ничего хорошего. Несмотря на бешеное сердцебиение, я успел обратить внимание на то, в каком плачевном состоянии находится их здоровье. У обоих были помятые, болезненно бледные лица, явный признак недоедания. Я чувствовал, что они готовы выбить из меня дух ради корки хлеба. С их точки зрения, я являл собой наихудшее воплощение мерзости: мужчина-проститутка, баба в квадрате. В случае сопротивления они оставили бы от меня мокрое место. У меня была, конечно, бейсбольная бита, но я опасался, как бы это оружие не оказалось у них в руках и не обрушилось на меня самого.
– Ладно, забирайте все деньги.
У меня было побуждение заправского труса: разжалобить недруга, вымолить у него снисхождение. Они смотрели на меня с выражением изнуренности в сочетании с неумолимостью. Я вывернул карманы, протянул им несколько купюр.
– Вот, все вам отдаю!
– Заткнись, баба! – сказал Ральф. Эту грубость он, пожалуй, выучил недавно. Наверное, мое сопротивление лишило их терпения. Я преувеличил бы, сказав, что меня сильно избили. Брендон отвесил мне десяток оплеух, метя в физиономию, причем согнутой кистью, чтобы я чувствовал жесткость удара. Для порядка я огреб также несколько ударов в живот и по спине. Тем не менее меня определенно жалели, а может, они просто экономили силы, не желая утомляться ради малой суммы, которой от них откупались. Пока меня били, я думал об одном: лишь бы меня не вырвало у них на глазах, лишь бы не обделаться – очень не хотелось доставлять им это дополнительное удовольствие. Напустить и наложить со страху в штаны – невыносимый стыд! Тридцать восемь лет я прожил без драк, если не считать лицейские потасовки, в которых мне всегда приходил на помощь Жюльен. Наконец мои обидчики перестали махать руками, оглядели меня так, как разглядывает свое полотно живописец, потирая фаланги пальцев. Ральф вынул из кармана тюбик и размалевал мне лицо губной помадой.
– Какая красотка наша невеста, как она накрасилась…
У меня на подбородке смешались сопли и кровь. Ральф схватил меня за волосы, обдал горячим чесночным духом. Я думал, он двинет меня в солнечное сплетение, но вместо этого он бросил меня, и я рухнул, как тряпичная кукла. Брендон показал кивком головы на дверь. Подонки ушли довольные, словно уносили с собой семейные драгоценности. Я поспешил в туалет, чтобы избавиться вместе с тошнотой от пережитого ужаса и полюбоваться в зеркале делом их рук. Изуродован я не был, разве что фонарь под правым глазом, пылающие от оплеух щеки и алый, распухший, как натруженные гениталии, рот. Я тут же бросился к Доре, поплакаться о пережитом. Отсутствие у нее ожидаемой реакции добило меня. Она взялась приводить меня в порядок, но не более того.
