Однако, думала она, вряд ли снобизм мальчиков – выходцев из среднего класса, учащихся обычной частной школы, был бы намного лучше. А мысль послать Майкла в простую государственную школу ей и в голову не приходила. Нет, она всегда знала, что им подходят Регби и Кембридж. Мужчины в их семье из поколения в поколение учились в Регби и Кембридже.
Может быть, и не всегда. Уж точно не раньше, чем она получила от тетки то леденящее душу письмо десять лет назад. До того Верити была бы счастлива видеть, как сын растет и становится мужчиной, чтобы быть фермером, клерком или егерем, как его приемный отец. Но после письма она толкала его вперед с той же яростью, с какой продвигала саму себя. Верити ни разу не удалось произвести впечатление на тетю за все годы, проведенные в Линдхерст-Холл. Но сейчас, когда тетка следила за ней, Верити просто обязана была постараться.
Мадам Дюран учила Майкла правильной дикции, устраняя малейший намек на простонародный йоркширский акцент мистера Роббинса. Учила всем иностранным языкам, какими в свое время мучила ее гувернантка. Посвятила в тайны этикета, диктующего поведение обитателям верхнего эшелона. К тому времени как Майклу исполнилось десять, он говорил по-английски, как королевский отпрыск, изъяснялся по-французски, по-итальянски и по-немецки. Знал, что джентльмен должен снимать перчатку, прежде чем пожать даме руку, и ни в коем случае не предлагать даме руку, случись ему присутствовать на ленче. Незнание таких нюансов сразу выдавало самозванцев, пытающихся втереться в приличное общество.
Однако приемному сыну егеря одних учтивых манер было недостаточно. Поэтому Верити вбила мальчику в голову, что он должен – ради нее и себя самого – быть лучшим во всем, за что бы ни брался, если не хочет жить так, как она. Это единственный путь добиться такого положения в обществе, чтобы высокорожденные отпрыски относились к нему как к равному.
Верити открыла медальон, который всегда висел у нее на шее. Внутри был снимок – она с Майклом. Она положила руку на плечо Майкла жестом счастливой обладательницы. Это было в начале первого семестра первого года обучения в Регби. Верити привезла сына в Манчестер и купила ему новую одежду из лучших тканей и самой искусной работы, все – от шляп до белья и чулок.
Во время этого путешествия они и сделали снимок на память в одной из фотомастерских. Губы крепко сжаты, чтобы не улыбаться слишком широко, что нарушило бы торжественность момента. Их опьяняли открывшиеся перспективы – оба видели будущее Майкла исключительно в розовых тонах.
Верити захлопнула медальон и дважды перечитала немногословное сообщение Майкла, прежде чем убрать его в карман. В кармане лежало еще одно письмо. Адрес на конверте был написан незнакомой рукой. Секретарь мистера Сомерсета говорил, что мисс Бесслер, возможно, захочет дать указания относительно свадебного завтрака или свадебного торта. Некоторое время Верити разглядывала конверт, а затем открыла его одним взмахом ножа для писем.
Никаких указаний – будь то насчет свадебного завтрака или свадебного торта – внутри не оказалось. Это даже нельзя было назвать письмом. Даты, а под каждой несколько фраз.
«Двадцать первое ноября Нездоров. Рвало после ужина».
«Двадцать второе ноября
Все еще нездоров. Но уроки посещал, встречался также с редколлегией журнала».
«Двадцать третье ноября
Невзирая на предостережения, играл в матче против Коттон-Хауса. Его команда победила».
Верити затрясло. Майкл! Новый отчет. У тети были свои соглядатаи в Регби, ей легко было следить за Майклом.
Она подкинула в камин угля и сделала себе чашку чаю. Чай помог ей немного успокоиться. Вероятно, тетка решила, что Верити снова захочет попытать удачу, на сей раз со Стюартом. Вероятно, она думает, что предостережение нужно подкреплять каждые десять лет. Не важно, почему она сделала то, что сделала. Майкл в безопасности, пока Верити будет хранить молчание относительно своего происхождения. И она будет молчать весь остаток жизни.
Самое главное сейчас – нездоровье Майкла. Ей нельзя увидеть его, ухаживать за ним, нельзя даже побранить за пренебрежительное отношение к собственному здоровью – иначе он начнет задавать вопросы.
Значит, нужно для него готовить.
Стоило Стюарту переступить порог своего дома, как он почувствоват запах печенья «Мадлен». Но когда он спросил Дурбина и миссис Аберкромби о причине появления этого сладкого, дурманящего аромата, они ответили, что ничего не чувствуют.
Работать было невозможно, поэтому Стюарт отправился в постель неслыханно рано – в одиннадцать. Но часом позже он понял, что ему не заснуть. Весь дом пропах мадленками. Аромат был совсем слабым, но ничто не могло его перебить. Ни мыло, которым он мыл руки, ни лавандовая вода, в которой стирали его простыни. Не помогла даже сигарета, которую он машинально зажег и тут же потушил.
По крайней мере ему не мерещится. Будь аромат мадленок в цокольном этаже чуть сильнее, он был бы невыносим. А так он просто сводил с ума своей прелестью, словно на одну ночь вернулась весна.
Стюарт задул свечу и лег, отдаваясь во власть чудесному запаху. Всплыли воспоминания, будто морские чудовища поднялись на гребне волны. Был дождливый день, давным-давно. Вынужденные сидеть в доме, Берти со Стюартом затеяли играть в прятки. Когда настала его очередь прятаться, Стюарт забрался в особенно укромный уголок платяного шкафа в комнате Берти. Убежище оказалось настолько надежным, что Берти дважды не заметил его, хотя и заглядывал в шкаф.
Но когда Стюарт сидел в одиночестве в шкафу, его одолел сильнейший приступ тоски по дому. Он скучал по друзьям, которых оставил в Ардвике, вспоминал хозяйку кабачка, которая учила его читать по передовицам в «Манчестер гардиан», и проститутку-католичку, которая присматривала за ним, когда он приходил из школы, и лезла из кожи вон, чтобы обратить его в католическую веру.
И он тосковал по матери, которая исчезла с лица земли, простившись со Стюартом в прошлом июне.
Он постоянно тревожился за нее. Сможет ли она приготовить себе чай и тосты? Не забудет ли, куда сунула ключ от входной двери? И почему не шлет о себе вестей, чтобы он знал – у нее все хорошо?
Стюарт не понимал, что плачет, но потом Берти забрался в шкаф, устроился рядом и протянул свой носовой платок.
– Я тоже скучаю по маме, – сказал Берти.
И это было все, что сказал Берти за те полчаса, что они сидели в дальнем углу шкафа, пока Стюарт не успокоился достаточно, чтобы выбраться наружу.
Что с ними стало?
«Пусть тебя признали законным сыном, но тебе никогда не стать одним из нас».
Эта фраза была отнюдь не причиной, а финалом, когда между ними окончательно оборвалась связь, ослабевающая постепенно, год за годом. Берти, уверенный в своем положении законного отпрыска, считал учебу в школе и спорт обыденным ритуалом, которому необходимо было уделять некоторое внимание. Для Стюарта каждая новая задача, будь то новые предметы в школе, новые виды спорта или новые увлечения, которые сэр Фрэнсис хотел с ним разделить, становились испытанием. Каждое испытание нужно было выдержать во что бы то ни стало. Провал грозил позорным изгнанием из новой жизни.
