— Елки-палки, да это Ленни! Гляньте-ка, кто нам попался!
Поднялся галдеж, суета, брызнули струи пива, и под нарастающий рев, в котором утонул испуганный писк «Привет, ребята!», Ленни Фултона сдернули с вагонной лавки и за руки, за ноги уволокли прочь.
Минут десять остальные пассажиры озирались, уговаривая друг друга не встревать в происходящее. Потом Фултон появился вновь, но не один, а с провожатыми, которые пихнули его примерно на то же место. Он был всклокочен, красен как рак, волосы намокли от пива, а в носу висело большое латунное кольцо.
— Что, Ленни, твою мать, легко отделался? Если б не двери… — Один из провожатых, массивный здоровяк, влепил ему затрещину. — Гляди не снимай его, понял?
— Понял, ребята.
— До самого Парижа не снимай. И на телепередаче тоже. Мы будем смотреть в оба.
Посверкивая кольцами в носах, они повернули к выходу. На обтянутых черными кожаными куртками спинах распростерлись вышитые алыми нитками крылья дракона. Оглядев соседей по купе, Ленни Фултон смущенно хохотнул.
— Ребята они в общем-то неплохие. Просто распалились. Матч ведь был не рядовой. Да чего там, хорошие ребята. — Он смолк, потрогал кольцо в носу, снова засмеялся и буркнул: — Твари, чтоб им пусто было. — И стал пальцами расчесывать влажные волосы, пока они не встали ежиком, к которому так привыкли зрители программы «Мир спорта». — Если б двери в вагоне не были заперты, они сбросили бы меня с поезда. Свиньи. — Затем, словно по зрелом размышлении, однако явно рассчитанном на публику, внес необходимое уточнение: — Слово «свиньи» чересчур хорошо для них. Сущий поклеп на превосходное животное.
Стремясь вернуть себе прежнее мирное и покойное состояние духа, пассажиры заговорили о спорте: о матче с командой «Пари-Сен-Жермен», о зимнем турне национальной сборной по крикету, о турнире «пяти наций».[172]Англичанин тогда тоже не без смущения вступил в разговор, задав один из своих любимых вопросов: «Когда в последний раз на Олимпийских играх проводились соревнования по крикету и кто завоевал медали?» Ленни Фултон покосился на него с привычным подозрением, как профессионал на докучливого любителя.
— Вопросик небось с подвохом?
Ответить никто не отважился.
— 1900 год, Лос-Анджелес, команда Англии завоевала золотую медаль, французы серебро. Бронзу не получил никто, потому что в соревнованиях участвовали только две команды.
Его сообщение вызвало весьма слабый интерес слушателей. Что ж, тому ведь больше ста лет. Он не стал донимать их вторым заветным вопросом: что за приз вручили победителю очередного этапа, когда Тур-де-Франс проходил через Коломбе-ле-Дез-Эглиз?[173]Сдаетесь? Все три тома мемуаров генерала де Голля.
Разносивший обед официант, вопросительно взглянув на Ленни Фултона, вполголоса произнес:
— Ура «драконам», да, мистер Фултон?
— Да пошли эти «драконы» к такой-то матери. Подлейте-ка мне еще порции четыре. Только чисто солодового виски, а не этой вашей бурды.
— Хорошо, мистер Фултон.
Теперь же, много лет спустя, пожилой англичанин развернул свои бутерброды и, вынув походный штопор, откупорил маленькую бутылочку мерсо 2009 года. Он предложил стаканчик и даме, танцовщице из «Шалой лошадки». Та, поколебавшись, взяла бутылку и, изучив наклейку, согласилась:
— Капельку, только попробовать.
А больше никто и не пьет, подумал он. Во всяком случае, не пьют столько, сколько он, — чуть больше, чем советуют доктора. Хотя лишь так и стоит пить. Но нет, либо по четыре порции виски зараз с последующим размягчением мозга, либо по несчастной «капельке» вроде той, что он сейчас наливает. Он представил себе соседку в ее мишурно-блестящем прошлом: как она, стараясь не оттопыривать мизинчик, поднимала coupe de champagne,[174]заказанный очередным распалившимся от нетерпения кавалером, с которым она познакомилась в 201 ярде от клуба.
Однако он ошибся. Едет она вовсе не в Париж, а если когда-то и танцевала, то лишь на любительских концертах. Она рассказала, что направляется в Реймс на профессиональную дегустацию шампанского «Крюг» разных лет, начиная с 1928 года. Она — признанный специалист по винам; оценивая цвет напитка, она подержала бокал над белой скатертью, потом прополоскала рот глоточком мерсо и объявила, что для немарочного вина вкус у него неплохой, но чувствуется, что лето в тот год выдалось дождливое, да и дубовой бочкой немного отдает. Он попросил ее примерно определить цену вина, и названная сумма оказалась ниже той, что заплатил он.
Н-да, забавная вышла ошибка; не то чтобы из ряда вон, а все же поучительная. Больше всего ему запомнилось, как он промахнулся в Касабланке. Лет двадцать назад пришлось делать там пересадку по дороге в Агадир; он торопливо шел через душный аэровокзал к залу ожидания, заполненному английскими путешественниками, невозмутимыми стоиками; на табло над их головами уже помаргивали огоньки: посадка началась. Вдруг одна молодая женщина, словно обезумев, опрокинула раскрытую сумочку вверх дном, и на пол с разной скоростью полетели бумажные салфетки, косметика, ключи, деньги, а хозяйка с маниакальным упорством продолжала трясти и колотить свою давно опустевшую сумку. Потом очень медленно, будто проверяя, решится ли самолет улететь без нее, принялась собирать разбросанное и класть обратно. Ее кавалер окаменело стоял в очереди на посадку, а она, все еще разъяренная, но ничуть не смущенная, копошилась, как тряпичник, в своем барахле.
Очевидно, на самолет они все-таки успели, потому что оказались в одной с ним гостинице, окруженной мандариновыми рощами, за которыми вздымались снежные вершины Атласских гор, — поистине райский уголок. В первое же утро, направляясь к увитому бугенвиллией главному зданию, он заметил ту девушку; она сидела за столом, на котором в беспорядке валялись кисти, акварельные краски, картон. В нем с новой силой взыграло любопытство: что же такое она потеряла тогда в аэропорту Касабланки? Дорогой крем от загара? Телефоны и адреса тех, кто мог ей пригодиться в Агадире? Нет, видимо, кое-что поважнее — недаром же она так разъярилась, а у ее спутника запылали щеки. Противозачаточное средство, без которого весь их отдых мог пойти насмарку? Капсулы с инсулином? Слабительное с эффектом глубинной бомбы? Пакетик хны? Задним числом он встревожился за нее, мысль о том происшествии не давала ему покоя. Он принялся воображать ее жизнь, заполняя психологическую пропасть между рассвирепевшей до буйства путешественницей и безмятежной акварелисткой. День ото дня его домыслы становились все причудливее, но он не спешил выяснять истину, словно оттягивая удовольствие. Наконец страх так и не узнать то, что было известно девушке — и чего она явно не умела оценить по достоинству, — совсем его одолел. Как-то днем он подошел к ней, сказал несколько плоских комплиментов о ее работах, а затем, скрывая волнение под противным, нарочито небрежным тоном — будто на кону было счастье его жизни, — спросил, что же такое она потеряла тогда в Касабланке.
