вниз по лестнице. Антонен идёт в темноте следом. Дойдя до передней, Ангелик срывает со стены факел и продолжает спуск. Двадцатью ступенями ниже – открытая дверь в подполье. Лестница всё глубже уходит под землю.
Жозеф проскользнул за ними следом. Входя в подвал, он слышит впереди крик. Голос Жана Ангелика… Жозеф без единого звука прокрадывается за бочки, от которых пахнет сидром.
Вот она. Жозеф Март тут же узнаёт лежащую на полу статую. Сколько долгих месяцев она рассекала перед ним волны. Это носовая фигура судна «Нежная Амелия». Она сильно облупилась по всей длине. Мыши погрызли ярко-жёлтую краску, и под ней местами проступило тёмное дерево. Жозеф тут же догадывается: неаполитанскую жёлтую делают из свинца и сурьмы. На судах все знают, что эта краска очень ядовита. Она и устроила мышиный мор в замке Ангелик.
Слуга Антонен держит перед собой факел. Он в растерянности глядит на своего «господина Жана», который, упав на колени, приник к волосам Амелии. Ангелик всхлипывает, стонет, скребёт ногтями ореховую древесину.
Такое сильное отчаяние Жозеф Март сперва принимает за любовные муки. Он слышал, как Ангелик говорил наверху про свои чувства к Амелии, а потом спустился в подвал и обнаружил, что мыши обглодали её статую. Но когда счетовод встаёт, берёт кузнечный молот, волочит его по полу и вдруг начинает бить со всей силы по деревянной деве, Жозефа осеняет.
– Сокровище… – шепчет он себе под нос.
Так, значит, Ангелик считал, что золото спрятано в носовой фигуре! За долгие месяцы поисков такая возможность ни разу не приходила Жозефу в голову, однако, глядя, как статуя разлетается под ударами молота, он чувствует, будто это бьётся вдребезги его собственная мечта – золото, за которым он столько времени гнался.
Пожилая мадам Ангелик осторожно идёт по проходу в подвале. Она опирается на руку Маринетты. И останавливается, глядя издали на незамечающего её внука. Она никогда прежде не спускалась в это мрачное место. В свете факела Жан Ангелик непохож на себя. К потному лбу прилипли щепки. В него будто вселился бес. Статуя Амелии Бассак разбита на мелкие кусочки.
Мадам Ангелик думает, что волновалась не напрасно. Дело серьёзное. Хуже безумия. Потому что тут явно любовь.
* * *
Жозеф Март идёт прочь от башни. Он просто толкнул тяжёлую дверь: она ведь отпиралась изнутри. Ему казалось, что он оставит всё позади, в тёмных подвалах замка Ангелик, будто дурной сон. Но тень случившегося скользит за ним по пятам. Внутри у него поселилась огромная пустота, она высасывает из него жизнь. Против этой чёрной дыры всё бессильно – и стрёкот кузнечиков, и нежные стебли травы по пояс, и звёздная летняя ночь. Она вбирает всё, и всё в ней исчезает. Ни на сердце, ни на лёгкие места в груди не осталось.
«Как люди не теряют тех, кого любят?» – спросила его Альма однажды. А ещё в тот вечер она сказала: «Страшно только потеряться». Но Жозеф не услышал её слов. Он выбрал не ту дорогу. Ошибся сокровищем. Пошёл за химерой, а не за живым человеком. И вот сегодня его надежды развеялись. Всё пропало.
Он бежит к роще. И думает о коридоре для посетителей, тогда, в детстве. О карте мира, такой огромной, что никого на ней не найти.
А ведь он знал! Он помнил, как пропал Муха, его единственный друг. Он знал, что достаточно простого невнимания, и сколько ни назначай встреч под мостом, можно потеряться навсегда.
Орешник хлещет его по лицу, пока он пробирается сквозь рощу. Он ничего не чувствует. Сова вспорхнула. Между верхушек порой проглядывает звезда.
– Кучер! Кучер!
Мужчина просыпается на лавке и сквозь запотевшее стекло видит глаза и лоб Жозефа.
– Что такое? Вы кто?
– Господин Ангелик останется здесь на ночь. Он обойдётся без ваших услуг. Господин де Суси ждёт вас на Канатной набережной в шесть утра.
– Который час? – спрашивает кучер.
– Вы ещё можете успеть. Езжайте скорее. Езжайте.
Кучер открывает дверцу, глядит на волшебную ночь, потом на мальчишку, который как будто уходит.
– Ты-то кто? – кричит он.
Потом вылезает из кареты, наступив на подножку, садится на козлы, щёлкает кнутом, будя лошадей.
– Совсем с ума посходили, – ворчит кучер.
Карета трогается. На развилке с распятием кучер поворачивает направо и пускает шестёрку лошадей рысью под звёздным небом. Жозеф лежит позади кареты на плетёной крышке ящика. Он смотрит в небо, постепенно в нём растворяясь.
Глаза он открывает два часа спустя. Только начинает светать. Рошфор, должно быть, уже близко. На камне у придорожной канавы кто-то нарисовал красную стрелку, смотрящую вправо.
Жозеф спрыгивает на ходу. Самое начало июня. Земля под ногами не успела остыть за ночь.
Неподвижно стоя посреди дороги, он начинает понемногу различать сквозь поднявшуюся от кареты пыль единственное слово, выведенное поверх стрелки заглавными буквами:
ПАРИЖ
Жозеф ждёт, когда опадёт пыль на перекрёстке.
28
«Красные земли»
В том же самом месяце одним ясным днём другое слово проторит себе путь от Альмы к её матери, хотя между ними – две тысячи километров. Это самое сокровенное, самое ласковое из известных им слов, Лилим. Слово, рождённое нежностью.
Слова – как пыльца. Если ветер или пчёлы помогут, то они и на другой берег моря принесут весну. Благодаря одному такому слову к Нао вновь вернётся надежда.
– Ты назвала её Лилим? – ошеломлённо спрашивает Умна.
Она смотрит на младенца, спящего возле старой женщины.
– Так её зовёт мать.
Полдень. Рабы сидят под деревьями. Перед ними простираются поля вырубленного тростника.
Умна пришла к Жюнон в обеденный перерыв из-за головной боли. Несмотря на соломенные шляпы и платки, солнце каждый день выбивает кого-то из шеренги рабов. Летом в Сан-Доминго оно может и убить. Сейчас самые знойные месяцы в году.
Старая Жюнон сидит у кромки поля и приглядывает за тремя грудничками, чьи матери работают на вырубке тростника. Последнее время взрослые тоже к ней ходят. Говорят, будто рядом с Жюнон раны затягиваются, а болезни проходят. Нужно лишь присесть незаметно поблизости. Правда, по слухам, это не действует ночью, и в воскресенье тоже. Она исцеляет, только когда сидит с детьми под деревом на краю поля.
Старая Жюнон не догадывается, ради чего все эти люди отираются днём возле неё, едва работа на миг замирает.
– Кто мать Лилим? – спрашивает Умна.
– Она там, за холмом, у надсмотрщика Гаспара.
– Скажи её имя.
– Мать зовут Жюльеттой. Её назвали Жюльеттой, когда она прибыла сюда, почти тогда же, что и ты.
Умна смотрит на просыпающуюся малышку. Ладошки раскрываются, как лепестки фиалки.
