когда человек поворачивается к нему если не лицом (и соответственно, спиной к будущему), то вполоборота уж точно. Вспоминая прошлое и анализируя настоящее, Лиана все удивлялась, как ее деятельная и общительная кузина может мириться с доставшимся ей или сложившимся у нее образом жизни… «ну год еще ладно, хотя я и оттуда корреспонденции посылала в свою газету, но постоянно?.. сидеть дома, кухарничать, ни работы, ни друзей, ни элементарного хотя бы общения, не понимаю, ну ладно, в постели тебе с ним хорошо, но разве одного этого достаточно, нет, непостижимо»… Елена порывалась объяснить, что не на одной постели все замыкается, но не умела взяться за дело, хотела было рассказать, как отчаянно ревела, прощаясь на вокзале, как Олев обнимал ее и пытался унять ее слезы, обещал, что все будет так, что лучше не надо, пусть она отдыхает и ни о чем не тревожится, он все уладит и сам за ней приедет, как только будут деньги, хотела рассказать, но передумала, разговоры на интимные темы давались ей нелегко, лепетать о чувствах в ее возрасте казалось немного смешным, это в восемнадцать можно изливаться перед подружками, наизнанку себя выворачивать, а в сорок уже как-то и неловко…
Приехав в Ереван, она обнаружила все на своих местах, что чрезвычайно ее растрогало, облезлые автобусы так же грохотали по улицам с побитым асфальтом, и по-прежнему шумел превратившийся в рынок подземный переход в сотне метров от отцовского дома, и опушенные молодой листвой ветки деревьев, обрезанные по весне, лежали пучками вдоль кромки тротуара, как великанские букетики, и каждые сто шагов попадались крошечные магазинчики, только часть из них, те, что были в подвальчиках, позакрывалась, а взамен появились новые, в обычных зданиях, пошла мода вскрывать стены квартир на первом этаже и устраивать лавки в комнатах. Все было по-старому и дома, вещи стояли на тех же местах, что и три, и двадцать лет назад, и родители постарели лишь чуточку, почти незаметно, если не вглядываться слишком пристально, а посидев пару часов у телефона, Елена обнаружила на прежнем месте и всех своих подруг и приятельниц, почти всех, если кто и уехал, то не из самых близких, и успокоившись, она стала жадно назначать свидания.
Она даже и не подозревала, насколько соскучилась по своему окружению, как по людям, так и по вещам и явлениям, даже нахальные взгляды юнцов на улице не раздражали, как раньше, а льстили, как никак ей пошел пятый десяток, а вслед смотрели семнадцати-восемнадцатилетние (впрочем, если честно, и прежде к раздражению примешивалось удовольствие, в конце концов, может ли женщина всерьез сердиться на мужчин, оборачивающихся ей вслед). И все были ей рады, соседи весело махали с балконов, кто поближе, из того же подъезда, заходили перекинуться парой слов, порасспрашивать про тамошнюю жизнь, когда она появилась в Институте, почти незнакомые сотрудники, с которыми она когда-то только здоровалась, кинулись ее обнимать, и уже через пару недель не набежали, конечно, как предполагал Олев, но поползли потихоньку и пациенты, и когда Олев позвонил в очередной раз, она с гордостью сообщила ему, что начала уже зарабатывать на обратную дорогу, правда, он не стал радостно восклицать:
– Какое счастье, приезжай скорее, – а наоборот сказал: – Не торопись, нагуляйся, как следует, раз уж добралась в такую даль.
Елена молча согласилась, особой спешки и она не видела, да и родители слышать не хотели о скором ее отъезде, к тому же тепло тут было, ласковое еще, весеннее солнце словно и не отлучалось с неба, розовый туф стен будто отбрасывал радостные блики на само человеческое существование, цвели абрикосы, воздух был тих и недвижен, как не вспомнить эстонский апрель, выглянешь в окно, тучи воробьев несутся над самой землей, присмотришься, нет, не воробьи, ветер смел с газонов прошлогодние сухие листья и гонит, как птичью стаю над асфальтом… Так что Елена не торопилась. Два месяца промелькнули, как кадры видеофильма, перематываемого на скорости, а потом случилась беда, у Осанны, кругленькой и уютной, как мячик, но отнюдь не такой бодрой, давно утратившей способность прыгать, а напротив, с трудом передвигавшейся на пораженных артритом ногах и вдобавок мучимой высоким давлением, произошел инсульт, не очень тяжелый, но требующий ухода, и как-то само собой складывалось, что ухаживать Елене, не только дочери, но и врачу, детьми, тоскующими по материнской заботе, или работой, требующей неотложного и непременного на нее возвращения, необремененной, ну и так далее.
– Конечно, – сказал Олев, когда она сообщила ему о случившемся, – оставайся, сколько понадобится.
Голос у него был мрачный, но навряд ли из-за отсутствия Елены (так она, по крайней мере, для себя решила), с фирмой продвигалось туго, получить кредит оказалось делом непростым, бумажная волокита, затяжки и проволочки, с аппаратурой тоже возникли проблемы, надо было ездить в Финляндию (и ночевать у бывшей жены, подумала Елена мимолетом), на что тоже требовались деньги…
Елена положила трубку и сразу забыла об огорчениях мужа, ей было не до того, забот и так хватало, хозяйство, лежавшая в постели мать, капризы постаревшего Торгома, которому никак не угодишь, еще и пациенты, приходившие на дом…
Только к концу лета Осанна обрела способность кое-как управляться с готовкой, но прочее было ей пока не по силам, и как раз тогда Елена забрела в Институт, куда время от времени заходила поболтать с сотрудницами, и встретила хорошо знавшего ее главврача, который предложил ей вернуться на свою прежнюю ставку, временно, коль скоро она все равно здесь, в Ереване.
– Оформим на три месяца, а там поглядим, – сказал он, и Елена, поколебавшись, молча кивнула, правда, у нее мелькнуло ощущение, что она прыгнула с моста и теперь летит в реку, но потом прошло, какое-то время она еще раздумывала, особенно ее смущало, что она приняла решение, не спросившись у мужа, но очень уж хотелось немного походить на работу, пусть даже с утра пораньше (и опять-таки хорошо там, где нас нет), посудачить о том о сем с сотрудницами-приятельницами за чашкой кофе, иметь много больных, пусть бесплатных, но благодарных, получать цветы, словом, она согласилась. Олев, когда она объявила ему, что пробудет в Ереване еще три месяца, только спросил, не боится ли она пускаться в путь зимой, но возражать не стал, и Елена, загадавшая про себя, что, если он начнет жаловаться на одиночество и звать домой, она махнет рукой на свои планы и поедет сразу, родители как-нибудь управятся, брат с невесткой помогут, матери уже полегче, поедет, и все, но Олев смолчал, и она
