давилась, но глотала. Это всё мешало, очень мешало, но я старалась не отрывать взгляда от любимого лица. Не отводила взгляд, боясь упустить мельчайшее движение его мимики.
Лицо любимого было искажено, перекошено нервной судорогой, из-под верхней губы, приподнятой в злобном оскале, виднелись ровные белые зубы. Сейчас он не казался привлекательным, сейчас было просто страшно, потому что выглядел этот оскал хищно, злобно и угрожающе.
Но ведь это мой любимый Игорь! Мой. Любимый.
Но вот любящий ли?
Слёзы только сильнее катились из глаз, мешая видеть.
Он сам добровольно отказывался от подарка богов, того, что я лишь несу. Не пожелав выслушать меня, не подумав о том, что я чувствую, как к этому отношусь — схватил и «решил проблему».
И когда весь отвар был влит в меня, слуги, что раньше слушались меня так же, как и его, а сегодня не вспомнили об этом и насильно влили в мене какое-то зелье…
Хотя почему какое-то? Вполне определённое.
…Слуги довольно осторожно опустили меня на край кровати и вышли из покоев. Я плакала, ощущая на языке мерзкий вкус трав, которые должны украсть наше с Игорем продолжение, того мальчика, нашего сына, что мог бы так радостно смеяться на руках у своего отца...
— Не реви, Лёлька, — сказал любимый, самый лучший в мире мужчина, мой Игорь. — Сейчас скинешь и всё будет как прежде.
Он сидел на кушетке, опершись локтями в колени. Волосы, его прекрасные вьющиеся светлые волосы, почти загораживая от меня его лицо.
— Игорь, — судорожно после плача вздохнула я, — это же твоя кровь! Твоё дитя! Твоя магия и её продолжение!
— Лёля, — устало произнёс он, выпрямил спину и забросил ногу на ногу, а руки сложил на груди. — Не будет у нас никакого продолжения. У меня есть невеста, вот с кем мне продолжать и род, и магию. Не с тобой.
— Но... — я хлопала мокрыми тяжёлыми ресницами. — Твоя магия ослабеет... Ты же... Как же?..
Он скривился, будто наступил на мозоль — не сильно, но неприятно.
— Лёля! Это для женщины опасно. Ей носить дитя, делиться с ним собой, отдавать магию. А для мужчины что? Чуть магии в семени потеряет, и всё.
— То есть ты ничего не потеряешь? — спросила, чувствуя, как холодно становится в груди, там, где одежда промокла от пролитого отвара.
— Мизер, не из-за чего переживать.
— То есть это не в первый раз? — догадалась я, чувствуя, что просто холодная ткань становится леденящей, прожигающей душу насквозь.
Он неопределённо пожал плечами и уставился мне в глаза. Улыбнулся развязно, нагло. Двинул бровью. Мол, а что, ты не догадывалась?
Нет, ну почему же. Я не слепая. Я знала, что, кроме меня, у него были женщины. Не только до меня, но и сейчас. Но я слишком его люблю, чтобы замечать это. Даже когда он уводил под локоток очередную девушку, я предпочитала не видеть, не знать и не понимать. Я хотела знать и знала главное — он мой, и всё равно вернётся ко мне.
И он возвращался.
И мы снова скакали вместе на лошадях или валялись в сене с бутылкой вина, одной на двоих, или бешено смеялись над предрассудками или чужими пересудами, и снова, и снова он любил меня, иногда дико и неистово, иногда нежно. А я наслаждалась тем, что любит он меня, а все те, кто хотел бы быть на моём месте, и те, кто на нём бывал или никогда не будет, где-то там, далеко.
И вот сейчас он сидел передо мной, жалкой, промокшей, разочарованной.
— А я? — спросила тихо, боясь того, что поняла, и не желая, чтобы это было правдой. – Я, потеряв плод, потеряю магию?
— Не всю, — снова недовольно скривился Игорь. — Некоторую часть.
Некоторая часть для него и для меня — очень разные. Для меня и малая крупица — огромная часть моего запаса, такого маленького, что на него позарился только неудачник Коростышевский.
— И ты согласен на такое для меня?
В нашем мире потерять магию значило стать изгоем, плебсом, чернью. Он же понимает, на что обрекает меня?
— Лёля, — Игорь встал, подошел и, опустившись на одно колено, обнял ладонями моё лицо, прошептал: — Лёля моя...
И поцеловал. Нежно-нежно.
Я знала, что будет дальше: жаркие поцелуи в шею, ключицы, грудь, я буду ощущать себя желанной, нужной, необходимой, глотком воды для страждущего путника, я буду шептать ему: «Я люблю тебя!», лелея надежду, что и он когда-нибудь ответит: «И я тебя!»
— Нет, Игорь, не сейчас, — я стянула в кулак мокрую, липнущую к груди одежду в кулак. – Я не хочу…
— Ну как знаешь, — сказал он холодно и вернулся на стул.
Поболтал о том, о сём, но я не отвечала, посидел молча, глядя в окно и о чём-то раздумывая. А потом повернулся и улыбнулся кривовато:
– Ты меня больше не любишь?
Я смотрела на него и сдерживала слёзы. Люблю ли я его? Не знаю. Но как же отвратительно я себя чувствовала! Преданной, брошенной, не нужной.
— Лёлька, а сколько времени прошло? — Игорь спросил это таким обыденным тоном, будто... будто не целовал и не блаженствовал только что.
— Не знаю, — растерянно прошептала я.
— А что?
— Ничего, — и он протянул мне руку.
Я оперлась, и Игорь, помог встать. Стоял передо мной, с мягкой улыбкой погладил мою щеку одной рукой, а другой... А другой почти без замаха ударил меня в живот.
От боли я согнулась и захрипела. Не удержавшись на ногах, упала, завалившись набок, прижимая к животу руки.
— За что? — почти без звука прошептала. Я не видела его лица.
— Чтобы уж наверняка, Лёля, — проговорил он. И по голосу я поняла, что Игорь улыбается.
И получила ещё один пинок в живот, только ногой. Удар пришёлся по пальцам, которыми я держалась за ушибленное место. Стало так больно, будто все кости сломались одновременно.
И я поняла: мне только казалось, что я сдерживаю его бешеного зверя. Просто он никогда не выпускал его против меня. Никогда, но не сейчас. Сейчас на меня сыпались удары и взрывались болью в спине, в животе, голове. Я только крепче сжималась и прикрывалась руками, как могла.
Каждый удар, каждый новый взрыв боли говорил:
— Ты!
— Ошиблась!
— Ты!
