а вот господарь не торопился.
Колупай лободырный.
Нет, все же стоило, как и задумала изначально, змием крылатым к нему в оконце впорхнуть: погреметь чешуей железной, пошипеть, ядом на пол капнуть. Оконце-то это прямо тут, одним жильем выше. Луарец, он ведь только и горазд за чаркой подвигами хвалиться, а от такого верно б перетрухал да вывалил глазенки из черепа – знатная была бы потеха.
Но вот если б завизжал средь бела дня… Сбежался бы народ – а ну как девку какую насильничают, – шум бы поднялся, и разговора тогда точно не вышло бы. Вот почему Наина от шутки отреклась, а в каком другом обличье подниматься к принцевой ложнице да услужливо в дверь стучать – много чести.
Пусть сам ползет. Пусть верит, что ему великую услугу оказывают. Пусть принесет ей сокровище. Может, хоть на это он сгодится.
Лучи, проникающие в корчму даже сквозь годами не мытые окна, накренились сильнее – солнце перевалило за полдень. А значит, вскоре придется возвращаться в Яргород, к мужу, дабы не заметил он побега. Наина вздохнула, глаза прикрыла, и мерцающие пятна под веками тут же слились в образ Финна.
Прекрасного Финна. Великого Финна. Любимого Финна.
Она ненавидела думать о нем, а не думать не могла. Ненавидела любить его и любила так отчаянно, что холодность быстро стала самым верным наказанием, кое Финн охотно применял за малейший проступок. И в ранние лета, когда Наина еще не понимала, что с ней творится, она могла часами скрестись под запертой дверью, лишь бы вновь на него взглянуть. Лишь бы вновь коснуться.
Пожалуй, только здесь, в Роси, муж пресытился ее раболепием, ее слезами и… что-то сделал.
Наина помнила то дивное чувство, когда ослабла привязь: мир сделался таким большим и ярким, что смотреть больно, простая вода отныне казалась сладкой, как ягодный сок, а тело вдруг наполнилось воздухом, мыслями и желаниями. Желаниями иными супротив прежнего, единственного: всегда и во всем угождать Финну.
Она все еще любила его. Все еще жаждала его взглядов и слов, его рук и губ. И все еще была не в силах отлучиться далеко или надолго – назад тянуло так яростно, что однажды Наина, застигнутая в этот миг без сапог, до мяса стерла ноги, пока домой бежала. Но теперь Финн не следил за нею так пристально. И теперь она могла думать.
Задавать вопросы. Осознавать. И пестовать расцветшую внутри ненависть.
Покамест лишь в уме, но скоро, совсем скоро Наина откроет этой ненависти путь и к душе, и к сердцу.
Финн должен заплатить…
Любимый, любимый Финн, разве ж можно допустить, чтобы с ним стряслось дурное?
И Великий князь заплатит. И весь Яргород, если не вся Рось.
Сколькие из них, из этих жалких, разряженных да раскрашенных околотней, смотрели Наине в глаза? Скольких она беззвучно молила о помощи, о спасении? Скольким Финн пожимал руку, другой в тот же миг отвешивая оплеуху жене?
– Пришибленная она у тебя, – шептали гости. – Тихая что смерть. Взял бы себе девку из местных.
– Так я эту люблю, – смеялся в ответ Финн.
И, пожалуй, любил. Иначе зачем приворожил так накрепко?
Наина смутно помнила, какой была прежде. Кажется, веселой, болтливой, безудержной. И, кажется, не приняла она чувства Финна, тогда еще молодого и неотесанного, поглумилась над ним, позабавилась.
Сама, сама виновата! Как еще ему было тебя добиться? Как еще показать, дурехе, путь истинный?
Увы, чары стерли многое из того прошлого, оставив взамен единственный облик, будто не жила она до него и не станет жить после. А потом Финн ошибся, ослабил колдовские узлы, дал зерну прорасти, и Наина с тех пор не давала ростку зачахнуть.
Главное – не забывать… не забывать, кто он.
Любимый… родной… желанный…
Беспощадный тать и вымесок, которому не уйти от кары.
Раскинуть сеть было сложно. Переплести пути – еще сложнее. Наина почти не покидала дома и всякий раз, замысливая недоброе против мужа, как будто плоть с себя срезала наживую. Спасали лишь обманчиво невинные поступки – рассказать сказку, добыть перо, починить гусли, – каждый из которых вел к неизбежному. К ее победе.
И если тот, кому полагалось свершить последний шаг, теперь не явится…
– Я не терплю угроз, – тихо и вопреки словам испуганно прозвучало рядом, и на скамью напротив уселся Фарлаф Мавлерон, принц Луарский.
Такой же бледный и рыжий, как его сестрица. Такой же мерзопакостный.
– Наставник, мы жену твою тревожим.
– Повнимательнее, Фира, рассыплешь нити.
– Но она так смотрит…
– Я ее прогоню.
Сколько надежды принесла в их дом эта девчонка… и сколько разочарования. По первости Наина и впрямь глаз с нее не сводила – вдруг да заметит, вдруг да поймет, вдруг да поможет, – но чем чаще наведывалась Фира к учителю, тем яснее становилось: она хуже прочих. Глупая, мелкая, слепая тварь.
Но ничего, и от нее будет толк. И от братца ее непутевого. И от каждого, кто в заботах о себе готов остальных топтать без зазрения совести.
– Угроз? – Наина куколь на лоб сдвинула, открывая принцу лицо, и улыбнулась ласково. – Что ты, милый, я лишь вестница, и, сдается мне, ты будешь рад этой встрече.
Не улыбайся ему… не смей… как можно! Пора к любимому… он ждет, тоскует…
Рвота булькала в горле, губы дрожали, и Наина вновь спряталась под епанчу. Нужное Фарлаф уже увидал – вон как осоловел, того и гляди лапы потянет.
– Возможно, я не так ловко читаю по-росски, – он прокашлялся, – но слова «ты пожалеешь» точно разобрал.
– Конечно, пожалеешь, если не выслушаешь меня. Если не узнаешь о предательстве подлом, что уже за спиною твоей клубится, вот-вот нависнет сверху молотом да раздавит.
– Как поэтично. – Фарлаф хмыкнул и руки на груди скрестил. Глазенки блеклые сощурились. – И кто же готовит это подлое предательство?
– Не серчай только на вестницу, но… – Наина опустила голову, зная, что сейчас похожа на бесформенную кучу тряпья, – твоя сестра.
Стол содрогнулся – то луарский принц саданул по нему кулаками. Зашипел тут же, отпрянул и руки отбитые потер.
– Что задумала эта… это… отродье?
– Боюсь, не ведаю я всего, – вздохнула Наина, – но слухи по Яргороду ходят всякие… Дескать, помогает ведьма Дельфира князю Руслану и вот-вот они княжну домой приведут.
– Проклятье!
Фарлаф подскочил, но, верно, привлек взгляды сапожников, да и корчмарь уже спешил к «господарю» с дымящимся ковшом и ломтем хлеба, так что пришлось опять плюхнуться на скамью.
Наина только скривилась. Как же жалок он, как омерзителен…
Не чета любимому…
– Вранье, – наконец продолжил Фарлаф, когда толстяк удалился. – Не осмелилась бы она. Да и южанин… разве ж стал бы нарушать указ великого князя? Разве ж принял бы помощь?
– Сказываю, что слышала, милый, не сердись. К тому ж сомнения твои легко развеять, а заодно и наказать предательницу, коли всё правдой окажется.
Наина ожидала вопросов. Да, принц слыл чванливым глупцом, но ведь должен же был хоть на миг задуматься, кто перед ним, как нашла его да как узнала об их с Фирой уговоре. Но вместо этого Фарлаф гневно впился зубами в хлеб и прочавкал, выплевывая крошки:
– Ну давай. Удиви меня.
Расцарапать бы ему рожу…
И вернуться к любимому!
Наина плечами передернула и вперед подалась, на стол облокотившись. Лицо снова чуть приоткрылось – пусть любуется, пусть слышит не слова, но их суть.
– Знаешь ли ты колдуна княжьего, Финна великого? Так я жена его и тоже кое-что в чарах смыслю. Не сердись токмо, не дергайся, проклятый это дар, и лишь помощью добрым людям могу я душу от скверны очистить. Ты добр и благороден, принц Луарский, потому я здесь.
Фарлаф пыхтел и жевал, Наина говорила, шептала почти, не забывая по сторонам коситься, но сапожники уже ушли, бродяга спал, а корчмарь не высовывался.
– Прими же мои уменья, как бы ни были они тебе противны.
– Колдовство? – поморщился Фарлаф.
– Ворожба невинная. – Наина медленно подняла и опустила ресницы. – Раскину я косточки да перышки и тотчас скажу тебе, в каком краю искать сестрицу. Даже помогу туда домчаться в мгновение ока. Ежели застанешь ее с Русланом и Людмилой, то и накажешь всех разом.
– На битву с Русланом меня
