– Волков, слушай, ты такой тактичный, всесторонне развитый, похорон боишься, от трупов тебя тошнит, а почему ты пришел работать в органы? Ты же вроде со специальностью?
– Из-за азарта. Подумал как-то, что проживу наладчиком, ну кончил институт заочно, дальше – семья, то-се, неинтересно как-то. Охота с чужой жизнью повозиться. Вот, к примеру, живет преступник. Умный, богатый, дело свое знает. И так он изворачивается, и сяк, а ты его – цап за руку! Делись! Нашлись поумней тебя. Главное в этом деле – вписаться в систему.
– С ума можно сойти! Опять – система. А ты психологу не говорил этого, случайно?
– Нет, я ее сразу раскусил, она от меня ничего не добилась. У нее специальный стиль – ну, такая сексуальная неряха, вроде все теряет, роняет, забывает застегнуть пуговицу, когда показывает вопросы, наклоняется к тебе впритык. Значит, ты вроде как должен заторчать от нее, отвлечься и отвечать на подсознании, не думая. Она так и говорит: «Отвечайте, не думая, с ходу, первое, что пришло в голову». Как же, размечталась!
– Волков, кто тебе сказал про систему?
– Никто, это я сказал, еще в школе в сочинении написал. На тему «Кем я хочу быть». Это ведь все равно, кем быть, помыкаешься-помыкаешься, понемногу найдешь, где больше нравится. Главное – как быть. А быть надо в системе. Система – она замкнутая, у кого чего отняли – отдали другому. Нет, не только материально. И чувства, и духовно. Как повезет. Найдешь свою нишу, разберешься.
– Я так тебя понимаю, что ты решил не просто в нише сидеть и наблюдать, а непосредственно участвовать в изъятиях и распределениях.
– Вроде того, – Волков неуверенно усмехнулся.
– А ты случайно не знаешь, что тут тоже иногда стреляют, вдруг – не успеешь спрятаться?
– Это уж как повезет, – согласился Волков и вздохнул.
– Ну и помощник у меня! Умный, – Ева начала загибать пальцы, – приспособленный, знает то, чего я не знаю, избытком совести не страдает, похорон не любит. Да тебе цены нет. Давай-ка для начала посмотрим, есть в этом отделе хоть что-то интересное, ну, ты меня понимаешь, что вписывалось бы в твою систему. Кстати, вот ты сегодня пенсионерку задержал. Она не предлагала сразу просто отдать тебе деньги и не возиться с протоколами, с судом?
– Конечно, предлагала. Я ж не дурак. Чего по мелочам прокалываться? Так никогда не дойдешь до главного!
– Сра-а-аботаемся! – закатила Ева глаза.
– А насчет интересного, есть дело, просто конфетка – денежное и очень запутанное. Мне сегодня сказали, что у нас тоже есть антиквары.
– Встречаются…
– Нет, что получается. Допустим, продаются с аукциона разные ценности, так они, антиквары, в одном зале не сидят, чтобы не нагонять цену. Один покупает там, другой тут – потом пару раз в году собираются вместе и продают друг другу.
– Зачем это?
– Вот! Они ж не себе покупают, а богатеньким, на заказ! Ну, там какое дело. Звонишь ты, к примеру, антиквару и говоришь, что хочешь портсигар, принадлежавший Наполеону. Ну захотелось тебе, и все! Антиквар говорит – без проблем. У него портсигара нет и быть не может, но он сообщает своим, что ему нужно. Те говорят, что нужно им. Рассасываются по разным местам, у кого скупают, где на аукционах перехватывают. Потом собираются вместе, выставляют все свою добычу и играют в закрытый аукцион. Твой антиквар покупает тебе портсигар или меняет его на какой-нибудь горшок. К этой сумме прибавляет издержки плюс моральный ущерб, то бишь полученное им в процессе поиска удовольствие. И называет цену тебе.
– Скучно, – сказала Ева.
– Подожди, это только первый день, потом все так завертится, и публика тут совсем другая. Опять же, шулеры-картежники, ты не кривись, я ж не про мелкоту всякую. Эти играют по-крупному, без казино всяких и налогов, естественно, суммы фантастические, у них свои авторитеты и специалисты.
– Помру со скуки…
– А толстые мальчики в красных пиджаках, когда на них налоговая уголовное дело заводит, становятся очень даже пугливыми и глупыми! А уголовные дела на налоговых боссов, это ж мечта! А умные дяди и тети финансовых пирамид!
– Все. Замолчи, похоже, я просплю здесь не один месяц.
– Ну, тогда тебе просто повезло, что я такой активный!
– Ты – просто погремушка.
– Что это такое – погремушка?
– Не знаю. Яркая такая, вроде волшебная, а внутри – горох сушеный. Ты же должен быть принципиальным, правильным, за тобою борьба, высшее образование…
– Я очень принципиальный. Ты даже не представляешь, какой я принципиальный, только мои принципы – это жизнеспособность. Я сделал себя, я – лучший, почему же мне не сделать самому себе приличную жизнь, не причиняя при этом вреда государству, которое не может мне эту жизнь обеспечить??
– А что тогда, по-твоему, делаю на этой работе я?
– Занимаешься романтикой и самокопанием, но тешишь себя надеждой, что искореняешь зло. А его нет, зла! Учись у Востока. Зло само по себе не существует, оно живет внутри добра. Вот так. А добро – внутри зла.
– Эти твои принципы… Ты всем рассказываешь о них? – Ева словно проснулась и с интересом разглядывала Волкова.
– Нет. Только тем, кого выберу.
– Почему ты выбрал меня? Почему? – спросила Ева, поднимаясь со стула.
– А ты проблемная. Не в ладах с начальством, и вообще… Ты отстреливаешь крутых мальчиков на допросах, как только им дают срок. Ты уже приговорила их к смерти, а им дают лет пять-восемь. Ты тоже пытаешься определить себя, но не понимаешь, что рассудительный практицизм лучше романтического максимализма.
– Получается, что ты предлагаешь использовать мой романтизм на практике? Слушай, Волков, может, ты просто издеваешься?
– Пошли лучше в зал, выпустишь пар, а я покажу тебе несколько приемов. Ты ведь держишь меня за урода, но и твоя красота вредит, потому что ты ее себе не делала, тебе ее дал бог, а бог часто бывает таким неразборчивым.
Часть IIДобро пожаловать в мир мужчин, или Инфантильные игры
Октябрь
Стас Покрышкин задумчиво рассматривал великолепного голого мальчика с едва обозначившимися бугорками мускулов. Мальчик был восхитительно безволос, у него не было растительности даже на ногах. Мальчик лежал очень «кинематографично», разметавшись на огромной кровати. Стас вздохнул глубоко и отчаянно: при всей своей неповторимости, мальчик был совершенно бездарен. Километры испорченной пленки шуршали в ванной Покрышкина, образуя подобие фантастических черных облаков на белом кафельном полу, потому что Стас в исступлении и раздражении разорял видеокассеты, выпотрашивая их. Покрышкин пинал эти черные облака ногами. Мальчик был третьей попыткой Стаса. До этого он с отвращением терпел пару дней вонючего и заросшего длинной бородой оператора с таким индивидуальным представлением о съемке и пространстве, что даже сам Стас не понял, что именно они снимали целый вечер. Полная мешанина из внезапно возникающих на весь экран тонких стаканов, брошенных невпопад чулок, а когда камера этого модного оператора повторила несколько раз изгибы телефонного шнура на полу, Стасу просто захотелось блевать, как при укачивании. «Крови не надо, – заявил этот умник, – кровь – это пережиток прошлого, заставим зрителя напрячь мозги и поразмышлять, что это они увидели!» Стас попробовал показать ему, что именно требуется снимать, когда обнаженная женщина употребляется сразу двумя очень приличными мужчинами, один из которых к тому же негр. «Старик, – объяснил ему бородатый, – это же полная заморозка, так больше не делают. Я сниму тебе ее пятку, но сниму талантливо, у тебя от ее пятки волосы закучерявятся!»
