диван оказался достаточно широким для двоих. Он положил ей руки на бедра и поплыл по течению. Сначала она чуть помогла ему поймать ритм, а потом он уже не нуждался в помощи. Ошибиться было трудно, от него уже мало что зависело. Он мог быть полным бревном, и всё равно было бы хорошо. Он мог лишь растянуть удовольствие или сократить.
«Думай о самых страшных моментах и самых горестных. О волчьих глазах в темноте. О яме с трупами. О дороге слёз возле Новокузнецка. Или о самых отвлеченных вещах. О звездных городах, сигналах инопланетных цивилизаций… и о прочей подобной фигне».
Но не про её лицо, волосы, бисеринки пота на шее и упаси боже не про то, что ниже лица.
И он стал отвлекать себя. Не сосредоточиваться на её мягкости и сферичности, на родинках, на тактильных ощущениях обволакивания... Сам собой стал думать об ужасах и кошмарах. Благо, их в его жизни хватало. Поэтому и надо ценить моменты удовольствия, Пусть самого примитивного.
Но и эти мысли ушли. Всё ушло.
Младший не смог бы быть грубым, даже если бы захотел. А она действовала молча, сосредоточенно, умело. Один раз он поймал глазами её взгляд – дружелюбный, но абсолютно… деловой. Впрочем, его это совсем не охладило. Саша старался не быть эгоистом и хоть что-то давать в ответ.
Даже услышав постанывания, он не питал иллюзий, что в этом есть его заслуга.
А она не пыталась схитрить, чтобы освободиться побыстрее.
Больше откладывать не получалось, как ни пытайся растянуть. К тому же есть лимит времени. И есть пределы, за которые выйти можно, но нет особого смысла.
О ком или о чём думал Саша в момент, когда крепко сжал её – как свою собственность, как вещь, как любимую, как всё на свете – не знал, наверное, даже он сам.
Девушка охнула.
«Заеб…сте» – произнесла она.
Александр слышал, что это означало по-польски то же самое, что и по-русски. Но вроде бы тут не считалось матерным. Всего лишь «Замечательно». Точнее: «Зашибись»…
– Да, очень хорошо, – согласился он.
– И ты хороший.
Девушка не уходила и не выгоняла его.
Остаток времени можно было просто отдохнуть. А можно было что-то рассказать, не особо заботясь о том, понимает она или нет.
Она провела ладонью вдоль его руки от плеча вниз. Странный, но искренний жест.
Глаза её были… человеческими. Не кукольными. Не глазами робота или манекена. Чуть уставшими, но тёплыми. Как она могла оставаться позитивной при такой работе? Да, «работа с людьми». Но разве это правильно?..
Вроде бы англоязычные называют это ощущение «guiltypleasure»… когда вроде и приятно, но потом за это стыдно будет.
Спросив разрешения жестом, девушка закурила, не дожидаясь ответа.
Саша вдруг осознал, что последняя фраза – «и ты хороший» – сказана совершенно без акцента. И, похоже, она прекрасно понимает русский.
«Полячка» ли она вообще? Из каких она краев?
Чёрт знает. Можно бы поговорить о чём-нибудь неважном, её взгляд располагал… но сейчас не время и не место. Не время и не место. Как всегда и везде. И он не смог ничего из себя выдавить. Ничего не приходило в голову.
«Все люди с нами, только пока имеют с нас что-то».
Так могла бы сказать она, если бы была, как Саша, склонна пофилософствовать.
Хотя время еще не вышло, он чувствовал, что «пора и честь знать». Всё-таки это место не для того, чтобы пить чай и говорить о вечном.
Из коридора донёсся чей-то диалог на повышенных тонах. Хлопнула дверь. Звукоизоляция тут, должно быть, хорошая… и если слышно, значит, говорят очень громко и дверью хлопнули от души.
Потом всё вроде стихло.
Силы еще не восстановились. Слабость и вялость поселилась в каждой мышце. Приятное до боли расслабление… после которого трудно перевести организм в состояние готовности к действиям.
Младший на секунду закрыл глаза. Полежать еще пару минут…
Пришел в себя оттого, что девушка потрясла его за плечо.
– В коридоре… – прошептала она.
Действительно. Шум и топот. Стук в соседние двери. Возмущенные крики.
Потом звук, будто от удара тела, влетевшего в стену.
Крики стали громче. Он разобрал голоса Скаро и Эдика. А потом злобный рев Шамана.
Младший вскочил и начал одеваться. Оделся не без труда, сначала не мог попасть ногой в штанину, потом не сразу натянул ботинки, запутавшись в шнурках.
Девушка смотрела на него с тревогой. Казалось, она хотела ещё что-то сказать. «Ты милый», например. Или «Приходи ещё». Но была слишком напугана и сказала только:
– Будь осторожен.
Вздохнув, Младший кивком попрощался с мимолётным видением, и вышел в коридор. Нельзя оставлять своих в беде. Даже если толку от него в подобных разборках немного.
Он держал в руке ремень, будто собирался обмотать им кисть и использовать пряжку как кастет. Благо, штаны держались хорошо и так. Но на самом деле Саша просто не успел вдеть ремень в петельки на поясе, хоть тех и было всего три. Ремнём эту узкую синтетическую стропу можно было назвать с большой натяжкой, а вот пряжка была настоящая армейская, увесистая, поэтому, стоило её расстегнуть, как пряжка тут же оказывалась на полу, увлекая за собой и скользкую ленту. Давно хотел купить или достать нормальный ремень, но забывал.
В коридоре было светло, будто нарочно зажгли все лампы. И «замес» уже шёл вовсю. Против четверых из его компании было минимум шестеро в синих одинаковых хэбэшных курточках с какой-то монограммой или шевроном на груди. Цех, гильдия? В средневековом значении слова. Младший вспомнил учебник истории.
Противники медленно наступали на них по коридору, подбадривая себя криками и руганью. Они были очень злы, у нескольких Младший заметил разбитые лица.
Все моряки были без оружия. Кроме Эдуарда. Он размахивал «розочкой» от винной бутылки.
Но тут Скаро выбил её у него из руки.
– Хочешь, чтоб за «мокруху» вздернули? Дерись как мужик.
– Падла! – кричал один из «синих», надвигаясь. – Курва!
У него была резиновая дубинка, которую он держал перед собой, как спортсмен бейсбольную биту.
– Не люблю насилие… – Скаро дождался, когда «бейсболист» приблизится, изловчился, и отправил его в нокдаун ударом в нос. А может, это был нокаут. – Саня, вливайся.
Подхватив своего трёхсотого, неприятели чуть попятились. Один из них что-то гневно прокричал на ломаном русском… про 1968-ой год.
«Это вроде книга такая… Оруэлл. При чем она здесь? – не
