– Но все чертовы Ведеберги должны были становиться ЧЕРТОВЫМИ ВРАЧАМИ. – Он глубоко вздохнул и еще раз ударил по сверкающему металлу. – Ковыряться в крови и гное, вместо того чтобы воспарять своей музыкой в небеса. – Он сжал кулак. – Я вынужден был повиноваться, но тогда я обещал себе, я дал святую клятву Господу, что мои дети смогут реализовать свой, данный Богом талант… талант, подаренный им самим Богом…
Отчаяние всей его жизни наконец выплеснулось из него. Беспомощно всхлипывая, он съехал по сверкающей поверхности холодильника.
Комиссар Нольтинг подошел к нему, держа в руках сверкающую пару наручников.
– Пойдемте, господин Ведеберг, – сказал он, – все кончено.
Глава 17
Скандал с Ведебергом вызвал в прессе настоящее оживление. Чтобы избежать преследований настырных журналистов, Вольфганг и Свеня решили провести остаток весенних каникул у Иоганнеса и его жены Виолетты, в маленьком домике, которые те снимали в тихой местности недалеко от Рима.
Спрятаться от репортеров было совсем не просто. Уже когда Ричарда Ведеберга выводили из здания института, там появились первые фотографы. Полицейские попросили его закрыть лицо, но он отказался. Прямой и невозмутимый, он прошел к ожидавшей его машине под вспышками фотоаппаратов, как поверженный, но не побежденный диктатор.
Но Иоганнес оказался хитрее. Он провел их через черный ход, миновав поджидавшие снаружи камеры и микрофоны, и усадил в свой автомобиль, предусмотрительно припаркованный немного в стороне. Никем не замеченные, они доехали до дома Франков, быстро попрощались и упаковали свои вещи, включая виолончель. Затем они выехали из Берлина на маленький аэродром недалеко от Треббина, где их уже поджидал предварительно заказанный Иоганнесом четырехместный спортивный самолет с пилотом, который должен был доставить их в Италию.
– А во время полета можно говорить по мобильному телефону? – спросила пилота Свеня незадолго до старта.
Он кивнул:
– Да, машины такого размера, что это не мешает. А что?
– Надо сказать моим родителям, что мы улетаем.
– Ты можешь сделать это прямо сейчас. У нас есть еще несколько минут до старта.
Свеня озорно улыбнулась.
– Нет, лучше я позвоню, когда мы уже поднимемся в воздух. Тогда они не смогут запретить мне лететь.
Полет прошел прекрасно, без осложнений. Когда они пролетали над Альпами, Вольфганг, на которого произвела огромное впечатление стоимость полета, спросил у Иоганнеса:
– Ты точно можешь себе это позволить?
– Я запишу это в графу «накладные расходы», – только и улыбнулся Иоганнес. – Есть одна газета, которая заплатит эти деньги не пикнув, чтобы получить разрешение на публикацию истории нашего бегства.
Виолетта оказалась красивой стройной женщиной с необычайно светлыми глазами и заразительным смехом. Она встретила их в римском аэропорту, страстно поцеловала мужа и поздоровалась с Вольфгангом и Свеней, которых Иоганнес представил так: «мой младший брат-близнец и его подружка». Как оказалось, она свободно говорила по-немецки, поскольку когда-то несколько лет проработала в отеле в Тессине.
Дом был просто замечательный, место, где он находился, оказалось уголком настоящей свободы с сияющим лазурным небом и морем недалеко от дома. Да, это были каникулы… О том, что творилось по ту сторону Альп и какой суматохи им удалось избежать, они узнавали только из вечерних выпусков новостей по телевизору.
Иоганнес рассказал, с чего все началось. Как он услышал признание Фраскуэло Азнара и затем изучил списки ученых, с которыми работал Азнар. Как он понял практически сразу, кто был тот неизвестный немецкий ученый, о котором говорилось в интервью.
– Решающим оказалось то, что никто, кроме меня, не знал, что отец экспериментировал с клонированием. Официально в институте раковой терапии работали с генетически маркированными раковыми антителами. Но для опытов были необходимы генетически идентичные человекообразные обезьяны, другими словами, клоны. Эти звери были так дороги, что суррогатных матерей не хватало для того, чтобы при возможностях тогдашней техники получать достаточное количество подопытных животных. Коэффициент лежал двести к одному, что значит, что на двести клонированных эмбрионов рождалось только одно здоровое животное. Изначально именно эта проблема явилась причиной того, что отец стал заниматься клонированием, и он действительно смог выработать метод, дававший очень высокий результат – примерно пять к одному, – но обнародовать свое открытие так и не смог. Руководство института опасалось, что их обвинят в неправильном использовании выделяемых на исследования средств и могут лишить финансирования.
– Тебе все это отец рассказал?
– Конечно, нет. Но мы жили в Берлине в квартире, где даже у стен были уши. Я подслушал столько разговоров, которых мне, разумеется, не следовало слышать, я проверял неизвестные слова в медицинских энциклопедиях, просматривал папины книги, которые он оставлял в гостиной… Свести одно к одному оказалось совсем нетрудно, а когда я занимался этой темой позднее, то убедился, как близко я тогда подошел к отгадке. – Он остановился, колеблясь, и рука его непроизвольно потянулась к лицу, когда он добавил: – Кроме того, я не забуду до конца своей жизни, как отец вырезал из меня кусок моей щеки. Объяснить это можно только одним: уже тогда, в тот миг, когда он это делал, он решил клонировать меня.
Иоганнес показал Вольфгангу то место, внутри своей щеки, где до сих пор был виден маленький шрам.
– Значит, я буквально вырезан из твоего лица, – с дрожью заключил Вольфганг.
– Странно, не правда ли? – кивнул Иоганнес.
Впрочем, он умел рассказывать и другие истории: о своих приключениях в критических точках мира, о знакомстве с боссами японских якудза, туркменскими наркоконтрабандистами или последними индейцами Бразилии, о репортажах из самых бедственных регионов, районах эпидемий и религиозных войн. За такими рассказами незаметно пролетали вечера.
В один из этих дней Иоганнес сбрил себе бороду, которую, как он рассказал, носил всю жизнь, с тех пор, когда она только начала расти.
– Думаю, это была такая игра в прятки с обеих сторон. Я всегда боялся, что на каком-нибудь телевизионном репортаже случайно попаду в кадр и мои родители узнают меня. Поэтому и носил бороду. А отец, со своей стороны, планомерно скрывал тебя. Для этого он переехал в эту крошечную дыру в Шварцвальде, женился, сменил работу, поэтому он не хотел, чтобы ты играл в школьном оркестре или выступал на публике с виолончелью – он делал все, чтобы спрятать тебя от людей, которые знали меня. Ты должен был появиться только тогда, когда вырастешь старше, чем я, и уже невозможно будет заметить сходство.
Видеть Иоганнеса без бороды оказалось для Свени чрезвычайно интересно.
