Я еще могу голубцов накрутить, не знаю любишь ли ты их…, – смотрит на меня с сомнением.
– Ты еще спрашиваешь? Я все люблю.
– Хорошо, – серьезно кивает и продолжает, – утром, если не просплю, могу драников сделать. Или лучше простых оладий? Как думаешь?
Я смотрю на нее ошалевший и дурной от счастья.
– Я думаю, мне надо срочно на тебе жениться. Что скажешь?
Темные брови вопросительно изгибаются.
– Это предложение?
На секунду замолкаю, а потом твердо произношу:
– Да. Самое, что ни на есть официальное.
– Ты уверен?
– Ага. Я хочу с тобой вот это вот: в болезни и здравии и пока смерть не разлучит нас.
– Считаю своим долго предупредить, что я очень ревнивая, и что «смерть разлучит нас» может произойти очень быстро, – произносит как бы невзначай, рассматривая свои идеальные ноготки, – а еще я чертовски умная, и меня не провести банальными отмазками, типа не виноват я, она сама пришла. Или печальным: не знаю, как это получилось. Или наивным: клянусь это было первый и последний раз. А уж если услышу: это не то, что ты подумала, то одним мужем на земле в тот же миг станет меньше.
Страшная женщина.
– Никаких отмазов. Клянусь.
– И, кстати, следопыт я отменный. Меня не убедишь, что пятно на воротнике рубашки – это малиновый соус, которым ты поливал блинчики в столовой. А чужая длинная волосня, намотанная на хрен, появилась там случайно и совершенно неведомым образом. И я никогда не поверю, что царапины на спине от того, что ты решил почесаться об грабли.
– Торжественно обещаю. Никаких грабель, метелок и прочего инструментария. И малиновый соус я не люблю.
– Смотри у меня, – грозит пальцем.
– Ну, все. Запугала, – смеюсь, едва сдерживаясь от того, чтобы не поцеловать ее.
Ну какие другие девушки? Я не мог на них смотреть, когда еще считал Верку невестой Матвея, а теперь и подано. У меня голове только она. В сердце только она. В остальных местах тоже.
– Я просто была обязана предупредить тебя о том, что обманывать Верочку крайне травматично. А то как-нибудь открою бардачок, а там трусы женские. И все. Хана Андрюше.
Хоп! И открывает бардачок.
Хоп! Блядь. А там реально трусы.
Я аж руль от испуга выпустил и чуть в дерево не выпахался, каким-то чудом успев затормозить в полуметре от него.
– Та-а-а-ак, – тянет она.
– Вер…
От ее голоса у меня руки моментально становятся ледяными, а спина потной. И кажется, что кадык сейчас вывалится, настолько яростно он дергается внутри.
– Цыц! – лезет с свою сумочку, достает оттуда острозаточенный простой карандаш. И подцепив кончиком трусы, вытаскивает их наружу.
Медленно подносит их чуть ли не в плотную к моему лицу и, что самое страшное, молчит. Смотрит.
Я пытаюсь сообразить, что это за херня, но в голове ни одной мысли. Страшно – просто капец как. И не оттого, что может этим карандашом глаз выколоть, а оттого, что все кончится, едва успев начаться.
И что я делаю? Правильно! Произношу коронное мужское:
– Это не то, что ты думаешь.
Бляяяяя…
Ее и без того темные глаза становятся практически черными.
– У тебя есть минута на объяснение. Или я стану вдовой, даже не успев примерить белое платье.
– Я…пони…– даю петуха, замолкаю, – пони…
– Пони?
– Понимаешь, – силой выдавливаю из себя, – я хотел сказать, понимаешь…
Она качает головой и безжалостно припечатывает:
– Сорок секунд осталось.
– Вер!
– Тридцать пять!
Откуда у меня в машине трусы? Я не понимаю. Та девка, которую я тогда подцепил в баре, а потом продинамил? Нет. Она точно на фиг в труселях пошла. Я их видел, когда она из тачки вылезала, раскорячившись, словно паучиха. И не было у нее никакой возможности забраться на переднее сиденье и оставить презент в бардачке.
Больше никого кроме злюки в машину не сажал. И вообще, я не любитель чпокаться в машине. Если только это не Верочка. С ней – где угодно. Хоть в машине, хоть в лифте, хоть где. Но судя по ее убийственному взгляду секс нам больше не грозит.
Да откуда взялись эти идиотские труселя?
– Двадцать секунд… Крапивин, ты сам у себя воруешь время.
И тут меня как громом поразило. Я вспомнил, откуда они. И чьи. И это, блин, еще один самый позорный позор в моей позорной жизни.
– Вер…ты только не волнуйся.
– Десять секунд, – в ее голосе звенит сталь, – так, чьи это трусы Андрей? И как часто ты катаешь девиц в своих машинах, раз они так щедро делятся с тобой нижним бельем?
– Это твои трусы, – произношу и на всякий случай отодвигаюсь от нее подальше.
Ну мало ли. Вдруг решит меня этим карандашом заколоть. В ее руках даже такая безобидная вещь кажется страшным оружием.
– Хорошая попытка, но нет. Мои на мне. Я в них была до того, как скакала на тебе, и после тоже.
– Они там появились не сегодня, – сконфуженно тру щеку. Хоть бы град какой-нибудь начался или пришельцы прилетели, чтобы отвлечь эту фурию.
– Ты меня за дурочку держишь? Хочешь сказать, что я подкинула тебе трусы и забыла об этом?
– Ты их не подкидывала, – кажется моя морда начинает краснеть, – я их спер у тебя. Когда первый раз в гостях был. Помнишь, дождь? Я сырой, в ванной, ты принесла мне полотенце и футболку с мопсом.
– И?
– И на батарее висели твои трусы. Честное слово, я их только посмотреть взял. На секундочку, но не успел вернуть на место. Ты постучалась, и я в срочном порядке запихал их в карман. А потом забыл вернуть, – говорю и чувствую себя конченым придурком. Морщусь.
Идиот, блин. Мало мне было позора с голыми мудями в парке, так теперь еще и это.
Вера смотрит на меня, как на умственно отсталого. Потом берет трусы в руки, растягивает их во всех направлениях, проверяет неотрезанную этикетку.
Снова смотрит на меня:
– Вот, скажи мне Андрюшенька, ты всегда такой дурной, или по каким-то особенным датам? Ну может звезды должны как-то по волшебному расположиться, или магнитная активность на солнце скакнуть? Или затмение?
Сворачивает трусы и убирает их в сумку. Вроде не злится. Но молчит, и это просто вымораживает.
– Вер, ну скажи, что ты мне веришь! Я знаю, что звучит глупо, но это правда твои трусы.
– Я знаю! – припечатывает она, – Я их покупала в честь устройства на новую работу. Они три тысячи, между прочим, стоили! Я когда за них платила, плакала от жадности, и даже надеть не успела! Постирала, повесила сушить и все. Весь дом
