завод и создать производство, о котором он долго мечтал. Лейтмотив всех этих текстов таков: «Главный секрет успеха – работа»874.
Чего требует честолюбие
Постоянная самоотдача, доходящая до неистовства, порождает «социальную» усталость, упорство определяется не непосредственно. Мерой его становится усталость, присутствующая постоянно. Она утверждается и в то же время отрицается, становится интенсивнее и одновременно с этим забывается. Это видно по бальзаковским персонажам – по их скрытому внутреннему напряжению, глухому и в то же время определенному. Например, Бенасси, герой бальзаковского «Сельского врача», с головой занятый переустройством маленького городка, разворачивает непрерывную деятельность, создает новые предприятия, строит дороги, следит за всеми начинаниями, ни одно не оставляет без внимания. Результаты его рвения весьма впечатляющи: сельское пространство преображается, приводятся в порядок дороги, возникают связи, растет обмен товарами, город становится ближе, рынки диверсифицируются. Жизнь бурлит. Бенасси ничего не говорит ни о своей выносливости, ни о трудностях. Он признает лишь «непрекращающуюся» деятельность875 и уверяет, что «загоняет двух лошадей в день»876. Или символ постоянного рвения Дерош из «Банкирского дома Нусингена», «усердно работавший с 1818 по 1822 год», который, добившись власти, стал «кошмаром клерков», без конца принуждая их «не терять времени»877. Или Альбер Саварюс, педантичный и неутомимый адвокат, после неудач, постигших его в Париже, бросившийся завоевывать провинцию, «встает ежедневно около двух часов ночи, работает до восьми, завтракает и опять садится за письменный стол»878, 879. Его усталость понятна из указания точного времени, отмеряемого ритма, интенсивности работы.
Она может также проявляться в ставших более субъективными и личными признаниях отдавшего слишком много сил Альбера Саварюса: «Вот уже скоро десять лет, как я борюсь. В этой борьбе и с людьми, и с обстоятельствами я беспрерывно тратил бодрость и энергию, истощил свои душевные силы; борьба эта совершенно изнурила меня внутренне, если можно так выразиться. Будучи на вид силен и крепок, я чувствую, что мое здоровье подорвано. Каждый новый день отрывает клочок от моей жизни. При каждом новом усилии я чувствую, что не в состоянии его возобновить»880. Усталость представляется смутной, сопровождаемой ощущением принуждения, испытываемым бессилием, а не следствием реализованных планов. Она становится глубоким глобальным чувством, не проявлявшимся прежде: «Непрерывный звон в ушах, нервная дрожь, лихорадочное возбуждение, какие я испытываю каждодневно, играя последнюю партию в игре с честолюбием!»881 Это главный пример лихорадочного состояния, ощущаемого лишь самим актором; состояние это, без сомнения, связано с бóльшим вниманием к внутренним ощущениям, даже со ставшим более тонким осознанием себя; но оно соотносится также с социальной борьбой, совершенно новой, ставшей возможной благодаря демократическому сознанию. Лучше всего Саварюс говорит об этом в письме к любимой женщине, относя усталость на счет столкновения с конкурентами и завистниками: «Дорогой мой ангел, больше всего утомляют и старят муки обманутого тщеславия, вечное возбуждение парижской жизни, борьба соперничающих честолюбий»882.
Здесь вырисовывается нечто совершенно новое, находящееся вне пределов физических тягот разных профессий883. Оно воплощается в желаниях и стремлениях. Оно завуалировано и проявляется в воле сильнее, нежели в действиях. Оно касается манеры страдать: это усталость, порожденная напряженным движением вверх, смутное желание прогресса. Это желание, согласно Бальзаку, касается всех, вплоть до рабочих, единственный ресурс которых – их собственное тело: «И тогда четверорукие бедняги начинают бодрствовать по ночам, страдать, надрываться в работе, проклинать жизнь, голодать, изнурять себя вечным движением; все они выбиваются из сил, чтобы заработать околдовавшее их золото»884, 885. Это излишество до сих пор не было известно, его распространенность и интенсивность не имели объяснения.
В начале XIX века статус домашней прислуги обособлен, опутан традициями, отождествляется с «долгом» и обязательствами: слуга или служанка неотделимы от хозяина, в их существовании еще нет даже намека на автономность. В интимном семейном пространстве иерархические традиции очень сильны886, и хозяин подавляет амбиции «лакея». В договорах об «услужении» с умным видом повторяется одна и та же мысль: «Каждое мгновение вашей жизни должно быть посвящено пользе тех, кому вы служите»887. То же самое находим во многих свидетельствах: «Слуга должен быть предан хозяину и без колебаний и задних мыслей отдавать всего себя»888.
Без сомнения, демократическое общество обращает больше внимания на усталость, тем не менее ее видов становится больше в связи с разнообразием профессий. В XIX веке все пронизано небывалым напряжением, смутным, скрытым, состоящим из переосмысленного времени, просчитанным и направленным.
Интенсификация распорядка дня
Произошли изменения в культуре обращения со временем, главной реперной точкой стал распорядок дня, внимание к протеканию времени, экономия каждого мгновения. В результате на этом позитивном фоне появляется усталость и возникает почти ритуальное изучение профессий. Например, «неровный» рабочий день врача, перемена мест – из кабинета в больницу, потом посещение частных клиентов889; или наполненный встречами день адвоката; или день журналиста, который начинает писать «в полдень» и продолжает до вечера, после чего комментирует вечерние спектакли, он работает даже тогда, когда «для всех наступает время отдыха»890. «Рваный» график становится обычным делом. Вот как строится день зеленщика: «Он встает в два часа ночи», идет на рынок, где превращается в торговца и остается там «до семи утра», возвращается домой, «падает на свое убогое ложе», вскоре встает, чтобы «сажать, собирать и в особенности поливать растения»891; хроникер к семи часам спешит в Тюильри, в течение двух часов поджидает там курьеров, а потом идет на Биржу, чтобы «справиться о котировках акций и ценных бумаг»892; служащий, как будто не угнетенный на работе: его день «начинается в десять часов и заканчивается в четыре пополудни», но брак и то, чего от него ждет семья, появление детей – все это вызывает сильнейшее напряжение, отсюда – поиск подработки, борьба с «нищетой», «постоянная работа по семнадцать часов в день»893.
Картина безобидная и в то же время убедительная: деятельность подразделяется на этапы, работа выполняется постепенно. Нельзя сказать, чтобы ритмичность была чем-то новым. Уже давно колокольный звон отмеряет время. Так же давно звуковой сигнал регулирует дни и продолжительность деятельности. Первыми научились выделять каждое мгновение аббатства – чтобы лучше служить Богу. Новизна в другом – в направленности на возможное улучшение, неопределенную эффективность. Она обусловлена накопившимися идеями, особой тщательностью – ценно каждое мгновение, в каждый момент следует делать что-то полезное, суммировать эти мгновения, чтобы постоянно двигаться вперед. Все это подтверждает различия между Старым порядком,
