вышла Жужи Шюте, которая печатала эту статью на машинке. Она остановилась за спиной Лаци и через плечо смотрела на большой, красиво разрисованный лист ватмана.
— Ну, как газета, господин редактор? — поинтересовалась девушка.
— Не хуже «Правды». Есть только одно серьезное упущение: на этой неделе читатели не найдут в газете нового стихотворения Жужи Шюте. Из-за этого, собственно, следовало бы выпустить номер в траурной рамке…
— Я вот поддам тебе сейчас, тогда узнаешь! А за твои шуточки я с сегодняшнего дня ни строчки не буду писать в вашу газету.
Задрав нос, она с обиженным видом вышла из комнаты.
— Не глупи! — крикнул ей вдогонку Лаци, но дверь за девушкой уже захлопнулась.
Лаци и Жужи тянулись друг к другу. Жужи писала в газету страстные стихи, бичующие фашизм, и сентиментальные стихи о пролетарских девушках; она всегда всем помогала, кто бы к ней ни обращался, печатала на машинке заявления с просьбой на получение квартиры, различного рода доклады, зажигательные речи, помогала натирать полы, заклеивать бумагой выбитые стекла в окнах, вела протоколы на партийных собраниях, горячо спорила о политике и восхищалась хорошими стихами.
Это была очень чувствительная, но мужественная девушка. Она старалась убедить себя в том, что сознательная девушка из рабочей семьи должна быть принципиальной в борьбе с классовыми врагами. Высокая и худощавая, с плоской грудью, она не очень нравилась парням, однако Лаци украдкой поглядывал на ее бедра и сильные длинные ноги. Ему нравилось, что Жужи хвалила его статьи. У них находилось много общих тем для разговоров. Они часто оживленно беседовали, спорили.
Вскоре Жужи вернулась.
— Я посоветовала бы тебе до прихода Фюлепа газету не вывешивать. Меня беспокоит твоя статья о Хайагоше. Может быть, он не такой уж проходимец, каким ты нарисовал его в своей статье. Он мещанин, но всегда тянулся к демократии, и немцы пытали его…
— И при всем своем демократизме он наделал столько пакостей! Можешь мне поверить!.. — взорвался Лаци.
— Каких таких пакостей?
Лаци почему-то вспомнил тот случай, когда Хайагош, встретив Магду, бросился целовать ее, но разве мог он рассказать об этом Жужи?
— Не будем об этом, — махнул он рукой. — Главное не это, а принципы и убеждения. Неужели это правда, что в Национальном комитете он напал на Фрезлера только за то, что священник Ковальски был арестован и посажен в лагерь?
— Напал на Фрезлера… Просто сказал, что водить каждый день по улицам священника нехорошо…
— Хорошо, ты лучше знаешь. — Лаци встал. — Если хочешь, можешь показать статью Фюлепу, а я пока схожу в магистрат…
— Ну и иди!
Жужи не стала спрашивать Лаци, что за дело у него в магистрате.
Радаи принял Лаци очень тепло и радушно. Лаци обратил внимание на доброту Радаи давно, еще когда они в первый раз встретились на балу в гимназии. Радаи не играл в равноправие. Он держался просто и естественно.
Вот и сейчас, увидев Лаци, он встал, вышел из-за стола и поздоровался с ним.
— Последний раз мы виделись мельком. Было это в подвале разрушенного дома, помните?.. Вы позвали меня к раненому… Звали его Шаньо, так кажется? Только тогда вы были в военной форме. Помню, за мной зашла Магда, только я уже ничем не мог помочь бедняге…
— Утром он пришел в сознание. Сильно страдал, кричал. Смотреть на него было страшно, — проговорил Лаци.
— Мне говорили. А с остальными что сталось?
«Разумеется, говорили, — подумал Лаци. — Еще просили помочь, вызволить из гетто братишку Шаньо, но ты не согласился. Правда, группа вскоре была распущена…»
— Вместе мы были недолго… Тогда жандармы, нилашисты охотились за нами… Кого убили, кого арестовали… Потом группа была распущена, и каждый был предоставлен самому себе. Наш командир Франци Бордаш рассказывал, что и он был тогда таким наивным, что пошел к русским в военной форме, ну и, разумеется, сразу же угодил в колонну военнопленных. Ему стоило большого труда объяснить, кто он такой… Потом ребята быстро нашлись и сразу же включились в работу.
— Прошу садиться. — Радаи показал на кресло. — Закуривайте, вот сигареты, достались мне от моего предшественника. — Дав Лаци прикурить, Радаи спросил юношу: — Чем могу служить?
Лаци не знал, как начать. От волнения на лбу выступили капельки пота.
— Я бы хотел жениться! — выпалил Лаци.
— Великолепно, поздравляю. — Радаи улыбнулся.
— Мы уже давно собирались, — быстро заговорил Лаци, — любим друг друга несколько лет, но при фашизме было не до этого, вот и… словом, всему свое время.
— Прекрасно! Так чем же я могу вам помочь?
— Загса, как такового, еще нет. А вы бургомистр, вот я и прошу…
— Да, да, конечно… — рассмеялся Радаи. — Не сердитесь на меня, пожалуйста, я совсем забыл об этом.
Радаи задумался. Потом сказал:
— Подождите-ка… Мы как-то беседовали… Да, да… Йене Риго говорил мне, что ты пишешь какую-то социографическую работу… Ты ведь работал на заводе у барона Ачаи.
«Сейчас было бы уместно сказать, — думал Лаци, — что мне очень приятно, что Радаи вспомнил об этом».
Но Радаи, казалось, и не ждал от него такого проявления чувств.
— Тогда мы говорили, что рабочий класс — самый интересный класс, — продолжал Радаи, воодушевляясь. — Если бы я был на десяток лет помоложе… Венгерское село уже описали, а городские пригороды еще нет…
Радаи замолк и начал рассматривать пепел на сигарете. Сейчас он показался Лаци похожим на поэта Ади: длинные черные волосы с посеребренными висками, смуглая кожа и большие круглые глаза.
— Газету нужно издавать, — проговорил Радаи, словно обращаясь к самому себе. — А почему бы нам не издавать газету?.. Газету для города, о самом городе. Думаю, ты смог бы стать одним из ее сотрудников. Может быть, даже одним из главных. Что ты на это скажешь? Даже не верится, ведь мы об этом даже не мечтали. У нас есть типография… бумага… мы можем издавать газету. У тебя есть желание поработать в новой газете, а?
— Я с радостью! Но ведь, кроме стенной газеты, я ничего не выпускал.
— Не беда, я тоже никогда не был бургомистром. — Радаи рассмеялся. Потом вдруг вскочил. — Чуть было не забыл о самом главном: о вашей женитьбе. Извини, я выйду на минутку, посмотрю, есть ли в здании нотариус…
И доктор Радаи оставил Лаци одного. Юноша огляделся. На громадном книжном шкафу стоял покрытый пылью глобус, а напротив, над диваном, обитым желтым плюшем, висела картина. На ней была изображена важная дама. Возможно, это был портрет основательницы первой в городе женской гимназии. Лаци стал внимательно рассматривать даму. Живыми казались только руки. Красивые, нежные руки, покоившиеся у нее на
