Он бы болтал и дальше, если бы я его не перебила.
– Ты так быстро говоришь, словно уговариваешь сам себя.
– Не говори, пожалуйста, глупостей! – взрывается Лукас и, оттолкнувшись с места, продолжает движения по гостиной.
– Хочешь сказать, что бросаешь меня из-за невыполненных студенческих обязанностей? А как же другие пары? Они встречаются, несмотря на соревнования, экзамены, сессии… Но ведь встречаются же!
Блэнкеншип буквально подбегает, подпирает ладонью раму окна, возвышается угрожающе надо мной и дышит, в точности как дикий зверь на охоте.
– Да не нужно мне это, как ты не поймешь! Ревновать тебя к другим, драться из-за тебя, думать о тебе, забывая обо всем другом. Я был таким целеустремленным до того, как ты вошла в мою жизнь… Я не встречаюсь, Ева. Неужели ты так и не уяснила? Я же говорю – вместе нам было классно. Круто. Страстно. Но это все. Я не хочу повязывать себя ответственностью, отношениями.
Обида так глубоко засела во мне, я даже не могу представить, смогу ли когда-нибудь простить его, если он захочет этого.
– То есть, это я тяну тебя вниз? – мои брови взлетают вверх.
Я подтягиваю ноги к животу и обнимаю их руками. Он не отвечает, предпочтя любоваться на обволакивающие город сумерки. Лукас спокойнее произносит через малое время:
– Ева, они правы. Доминик, Пьетра, Селест, Диего. Они все правы – наша связь странная, неправильная. Я пятнаю тебя.
Зная девчонок, настораживаюсь. Поменяв слегка положение, цепляюсь за крупицу веры, что все еще может наладиться.
– Они тебе что-то писали? Пьетра? Пьетра звонила тебе? Я знаю, она умеет уговаривать их. – Он присаживается рядышком, берет мое лицо в свои ладони, и я пускаюсь в рыдания. – Лукас, пожалуйста, не слушай их! Я, понимаешь, я… – Ну же, Ева, надо признаться! – Пускай говорят что угодно, пусть болтают, а нам же все равно, разве не так? – британец вытирает мои слезы, а я целую пальцы, которыми он это делает, целую его ладони, льну к ним. Плачу так сильно, что разрывается сердце.
Я вижу, что он притворялся. Я вижу, что небезразлична ему. Это все была игра. Хорошая, но игра. Все было неправдой. У него самого дрожит нижняя губа, а глаза – мои любимые голубые глаза – становятся влажными. Душа горит огнем, потому что я отваживаюсь. Иду на риск.
– Лукас, я люблю тебя! Я влюбилась в тебя!
Он приближает свой лоб к моему. Опускает пушистые ресницы цвета каштана и качает головой несколько раз подряд. Можно подумать, прогоняет наваждение.
– Ты не можешь меня любить, – хрипло звучит Блэнкеншип. – Я плохой.
Целую его в губы, и он мне отвечает. Поначалу я чувствую сопротивление, но потом касание губ делается влажным. Мы нуждаемся в прикосновениях друг друга, как в воздухе.
– Нет, – говорю на выдохе, – ты очень хороший. Очень.
А затем:
– Не бросай меня, – умоляю я, осознавая, насколько жалобно и сокрушенно выгляжу. – Не бросай, Лукас. Не своди к нулю все, что у нас есть.
Он гладит меня по голове, как ребенка.
– А что у нас есть?
Я смотрю на него долгим взглядом, но не могу ответить на его вопрос под таким пристальным изучением со стороны британца. Лукас извергается, аналогично вулкану. Подрывается с места и ударяет по белоснежному оконному проему над моей головой. Я вздрагиваю. Слезы застывают на щеках. Сраженная резкой переменой настроения парня, прилипаю спиной к поверхности позади.
– Ненавидь меня! Ненавидь! Презирай меня! – орет, ударяя снова и снова по проему.
Я закрываю руками рот, чтобы не зареветь во все горло. Что он делает? Почему он такой?
– Посмотри меня, – Лукас садится на корточки, чуть сдавливает пальцами колени, – посмотри на меня. Я – ужасный человек.
Как в бреду, отрицательно трясу головой.
– Нет, нет…
– Ева! – рявкает Блэнкеншип. – Ненавидь меня.
– Я не могу, – реагирую на его приказ, обхватываю ладонями объёмные плечи. – Я. Не. Могу.
Британец поднимается. Мои руки сползают вниз. Они, будто не принадлежат моему телу. Такие тяжелые. Если бы было возможно, я бы их сняла и оставила где-нибудь временно.
– Ты сможешь, – обещает парень и отправляется в прихожую.
Бегу за ним, преграждаю путь к выходу. Он печально усмехается, бросив поверхностный взгляд на потолок.
– Если сейчас ты уйдешь, вернуть меня уже не получится.
Лукас пренебрежительно хмыкает, но вглядывается в мое лицо продолжительно. Я наслаждаюсь ароматом его одеколона, когда он собрался ретироваться. Но мне лишь в это мгновение пришла в сознание неутешительная догадка, что я обнимала и целовала его сегодня в последний раз.
– Я серьезно, – предупреждаю предательски задрожавшим голосом.
Осторожно отодвинув меня, Лукас поворачивает круглую ручку, еще с минуту он стоит, не двигаясь, возможно, обдумывая пути к отступлению, но все же открывает настежь деревянный барьер, уносится к двери, что ведет к лестничным пролетам. Блэнкеншип даже не стал дожидаться лифта, дабы больше не оставаться рядом со мной ни одной секунды.
Не потрудившись запереться за ним, я облокачиваюсь о стену и сползаю по ней прямо на пороге. Ему это удалось – дважды одержать надо мной верх.
Глава 16Лукас
Сев в машину, врубаю один из хитов Guns N` Roses. На соседнем сиденье − пачка сигарет и смартфон, который было невыносимо брать с собой. С того момента, как на него поступило ужасно правдивое сообщение, он стал тяжелее в несколько раз. Открываю окно, закуриваю, но не спешу заводить авто. Ее слезы душили и меня. Я еле сдержался от того, чтобы не заплакать вместе с ней. Мне хватило самообладания, но печаль и горе Евы действительно превращают сильного мужчину в маленького мальчишку, потерявшегося в огромном мире. Собрав волю в кулак, я, чтобы убедиться в верности своего поступка, хватаю телефон с черного кожаного кресла. Пьетра написала мне вчера поздним вечером:
“Можешь отрицать, сколько угодно, но ты больший эгоист, чем думаешь. Уж я-то знаю. А однажды Ева обязательно напомнит тебе, Лукас, про то, что ты сделал. Про то, каким монстром и отморозком ты был. Ждешь этого дня? Твое эго выдержит заявлений такого рода?”
Lexus стартует с места, пугая редких прохожих визгом шин. Под песню “November rain” я на высокой скорости мчусь по центральной дороге, к мосту Умбэрто, пролегающего через реку Тибр. Я буду ехать, не щадя колес, своей машины, себя. Вполне может быть, у меня снова отнимут права, арестуют, но и этого будет мало. Это не заглушит душевную боль. Я ненавижу себя за то, что был с Евой так жесток. Она сказала, что не простит меня. Не простит. Она выглядела так решительно, когда произносила это. Даже если я захочу вернуться, у меня не получится. К черту все! Мой папа − Мэтью Оливер Блэнкеншип, и если у него не получится договориться обо мне с римскими властями, значит, я определенно останусь без прав на сей раз. Какая разница. Поезжу для разнообразия с водителем.
