предлагали контрагенту оставить свою веру и перейти в «правильную». Устраивали богословские диспуты и обменивались учеными мужами. Да и на уровне дворцовых церемоний мусульмане имели очевидное преимущество: именно они занимали самое высокое место после императора, а уже ниже их располагались западные посольства. Пленники, жившие у своих победителей, способствовали тому, чтобы обе стороны лучше узнавали друг о друге. Наконец, многочисленные паломничества в Палестину со стороны византийцев предполагали знание ими другой стороны и ее обычаев. И, соперничая друг с другом, мусульмане и византийцы признавали, что их соперники все же принадлежат к вере, исповедующей единобожие, и уже тем выгодно отличаются от индийцев или персов, а также западных христиан, к которым мусульмане относились скептически[265].
Но вернемся к нашему повествованию. Уже в марте 1095 г. на Соборе в Пьяченце, где присутствовал папа Урбан II и куда прибыло посольство из Константинополя с очередной просьбой о помощи, раздались вслух предложения об организации Крестового похода. Впрочем, первый призыв папы вызвал слабую реакцию присутствующих — церковная риторика была малопонятна большинству из них. Поняли лишь то, что неверные оскверняют Гроб Господень и тиранят христиан, живущих в Палестине. Сам папа, по-видимому, вначале также посчитал возможным для себя ограничиться «программой-минимумом»: собрать небольшую армию рыцарей и направить ее на помощь Комнину. Поэтому понтифик назначил днем выступления в поход 15 августа 1096 г., обязав крестоносцев собраться к этому дню в городе Пюи. В поход могли отправиться лишь лица, владевшие оружием, а монахам разрешалось присоединиться исключительно по благословению настоятеля монастыря. Но спустя короткое время выяснилось, что призыв папы был услышан шире, чем казалось вначале[266].
18 ноября 1095 г. на Соборе в Клермоне, где присутствовало 200 епископов, 14 архиепископов и 400 аббатов, папа вновь затронул этот вопрос. Он обратился ко всей христианской пастве с призывом освободить православные земли от иноверцев, но уже использовал обороты, более понятные присутствующей публике, и затронул крайне актуальные для них темы.
«Возлюбленные братия! — начал понтифик свою речь. — Побуждаемый необходимостью нашего времени, я, Урбан, носящий с разрешения Господа знак апостола, надзирающий за всей землей, пришел к вам, слугам Божьим, как посланник, чтобы приоткрыть Божью волю. О, сыны Божьи, поскольку мы обещали Господу установить у себя мир прочнее обычного и еще добросовестнее блюсти права Церкви, есть и другое, Божье и ваше, дело, стоящее превыше прочих, на которое вам следует, как преданным Богу, обратить свою доблесть и отвагу. Именно необходимо, чтобы вы как можно быстрее поспешили на выручку ваших братьев, проживающих на Востоке, о чем они уже не раз просили вас. Ибо в пределы Романии (так папа назвал Византию. — А.В.) вторглось и обрушилось на них персидское племя турок, которые добрались до Средиземного моря. Занимая все больше и больше христианских земель, они семикратно одолевали христиан в сражениях, многих поубивали и позабирали в полон, разрушили церкви, опустошили царство Богово. И, если будете долго пребывать в бездействии, верным придется пострадать еще более. И вот об этом деле прошу и умоляю вас, глашатаев Христовых — не я, а Господь, — чтобы вы увещевали со всей возможной настойчивостью людей всякого звания, как конных, так и пеших, как богатых, так и бедных, позаботиться об оказании всяческой поддержки христианам и об изгнании этого негодного народа из пределов наших земель. Я говорю это присутствующим, поручаю сообщить отсутствующим, — так повелевает Христос». Попутно понтифик обещал взять под церковную защиту собственность всех крестоносцев. Многотысячная толпа на всем протяжении его речи восклицала: «Deuslovolt!» — «Так хочет Бог!»
Папа завершил выступление: «Пусть же этот клич станет для вас воинским сигналом, ибо это слово произнесено Богом», и тут же поручил епископу Адемару Монтейскому, бывшему известному рыцарю, прославившемуся на поле брани, принять на себя обязанности его легата в предстоящем походе. По предложению апостолика крестоносцы нашили на свои одежды красные кресты и дали крестоносный обет, считавшийся непреложным под страхом отлучения отступника от Церкви[267].
27 ноября 1095 г. в том же Клермоне собрался еще более представительный Собор, где со специально возведенной трибуны понтифик начал новую речь о Крестовом походе. Повторившись о целях крестоносного движения, апостолик произнес заветные слова для каждого христианина об отпущении грехов всем его участникам. «Если кто, отправившись туда, окончит свое житие, пораженный смертью, будь то на сухом пути или на море, или в сражении против язычников, отныне да отпущаются ему грехи. Я обещаю это тем, кто пойдет в поход, ибо наделен такой властью Богом».
Именно это обстоятельство решило все сомнения, обеспечив широчайший успех агитации за Крестовый поход и невиданный ранее энтузиазм рыцарства и рядовых обывателей, которого хватит на несколько столетий.
До Клермонского собора Западная церковь традиционно относилась к войне как печальной необходимости, и правило св. Василия Великого о временном запрете причащаться воинам, вернувшимся с войны, строго соблюдалось и здесь. Многочисленные паломники, направлявшиеся к святым местам, включая Иерусалим, не вправе были брать с собой оружие. Поэтому молодые рыцари оказывались перед печальным для себя выбором: либо война с турками, либо паломничество. И вот папа, вспомнив идеи Гильдебранда, сделал немыслимый ранее канонический вывод, соединив два ранее несовместимых понятия о том, что война с «неверными» является вооруженным паломничеством. Так воины, готовые убивать врага и убивавшие его во множестве, стали пилигримами, что ранее было невозможно ни при каких обстоятельствах.
Эта идея чрезвычайно понравилась рыцарству, решив все их сомнения, ранее не позволявшие принять призыв папы к вооруженной борьбе с миром ислама. От них уже не требовалось под конец жизни уходить в монастырь, заглаживая грехи молодости. Теперь, оставаясь солдатом, рыцарь мог обрести спасение и вечную жизнь посредством Священной войны. Их энтузиазм еще более был подогрет переистолкованием слов понтифика, обещавшего отмену ранее наложенных епитимий на грешников в случае принятия теми участия в Крестовом походе. Все поняли его слова таким образом, что апостолик обещал крестоносцам полное отпущение всех грехов. В результате участие в Крестовом походе стало выгодной духовной сделкой с Римским престолом для его участников.
Попутно скажем, что термин «Крестовый поход» не был изобретением ни папы Урбана, ни его современников, которые называли эти грандиозные по своему масштабу мероприятия iter («путешествие») или peregrination («паломничество»). Только в конце XII века появляется специфический термин crucesignatus («тот, кто обозначен крестом»), и со временем стало общеупотребительным французское слово croisade, которое переводилось как «путь креста». А само понятие «Крестовый поход» является выдумкой историков более поздних поколений[268].
Нет никакого сомнения в том, что идея
