Книга Опоздать на казнь - Фридрих Незнанский

— Судить, — согласился пахан. — Идите сюда оба, на мой строгий и справедливый суд. Ты, Румын, адвокатом будешь. А вам, Щетка и Мочало, приговор исполнять. Тут — присяжные, — пахан указал на Стилиста и Скрипача.

Быстро организовали декорации.

— Итак, ты, Волчок, обвиняешь Газетчика. Я правильно понял?

Шумовский, которому очень шло прозвище «Волчок» — не волк еще, не волчонок, а именно волчок, кивнул головой.

— Производится слушание дела — Волчок против Газетчика! — на всю камеру объявил Румын. Шестерки Шумовского захихикали, но на них цыкнули с соседних нар.

— Расскажи нам, Газетчик, ничего не утаи, откуда ты и почему, кто за тебя поручиться может? — ласково спросил пахан.

— Я — Ольховский, вы меня Газетчиком назвали. Раньше не привлекался, как-то удавалось ускользнуть от закона.

— А до этого чем занимался? — спросил Шумовский. — про газетку твою мы уже послушали, но этому делу — без году неделя. А раньше что, просто дурака валял?

— Почему дурака валял? Дело у меня свое было, но погорел…

— Какое-такое дело? — спросил вдруг Стилист.

— Контора у меня была, маленькая, но своя. Металлами торговал. С Урала возил — в Калининград толкал. Оттуда — дальше.

— В Калининград? — удивился Шумовский. — Эй, Таможня, тебе это рыло не знакомо? Говорит, металлы в Кёниг толкал.

К месту судилища подошел молодой парень, длинный и худой, как белый глист. Но жилистый и крепкий — это было сразу видно. Посмотрел внимательно на Гордеева:

— А какие металлы брал?

— Да все что плохо-хорошо лежало, все брал. И алюминий, и медь, и титан, случалось, и в дорогие сделки ввязывался, но не сошлось — погорел-таки.

— А работал с кем? — Таможня просто буравил Гордеева глазами.

И тут Юрий решил рискнуть. Нужен был хоть один провокационный ход, а то уж больно гладко он сказки плел. А что делать, и не поверят — страшно, а поверят — дело провалил. Надо, чтобы все поверили, а тот, кто ему и нужен, — усомнился бы.

— В Питере с Фирсовым работал.

Таможня посмотрел на него холодными рыбьими глазами безо всякого выражения, сказал:

— Есть такой, — и вернулся на свое место.

— Что скажете, присяжные? — обратился пахан к своим прихлебателям.

— Не мент это, — твердо сказал Щетка.

— Осталось второе обвинение, — невозмутимо сказал пахан.

Шумовский приосанился. От первого обвинения Гордеев счастливо отделался — ну кто же знал, что он с Фирсовым сотрудничал? Но как новенький отделается от второго обвинения? Молодых да глупых как ловят? «Мы верим, что ты настоящий мужик, что ты не петух. Но для справедливости надо проверить. Здесь всех так проверяли, так что нет ничего постыдного. Снимай штаны». И молодой да неопытный штаны снимает — тут-то ему и конец. «Извини, парень, обознались. Ты действительно не был петухом. Но теперь уж придется!» И налетает вся голодная камера и тянут мальчика к параше.

— Ну что, Газетчик, ответ придется держать, — жестко сказал Скрипач. Страшно представить, что вырастет из этого юноши. Может быть, выйдет после отсидки — и станет новым Аль-Капоне. Но не вернется к прежней жизни. Зато хоть с девочками славянской внешности вдоволь накувыркается. Если на зоне не привыкнет окончательно к мальчикам.

Гордеев напрягся, готовый в любой момент дать отпор. Даже машинально сжал кулаки.

— Послушай, Шумовский, а не о тебе ли мне Грум говорил? — поднимаясь с нижних нар неподалеку от пахана, спросил тощий уголовник, голый по пояс, весь в наколках.

— Грум? Не знаю о таком, — ответил Волчок.

— А он про тебя знает. Грум, — поворачиваясь к пахану, пояснил татуированный: — Это тот, который мальчиков сдавал в аренду. Точно там Шумовский был.

— Мало ли в стране Шумовских? — нервно дернул щекой Волчок.

— И говорил мне Грум, что ты любишь, когда мальчики при тебе ласкают друг друга, а ты смотришь. Потому что сил на то, чтобы их поласкать, у тебя нет.

— Пошел он, твой Грум! — вскочил Шумовский. — Я больше одного мальчика за раз…

— Что-что? — приложил ладони к ушам Румын.

— Это неправда, — тяжело дыша, ответил Шумовский.

— Ну мы поглядим, поглядим! — ответил Щетка, засучивая рукава. — Ганс не соврет.

— Зачем Гансу врать! — стукнул себя кулаком по тощей груди татуированный. — Ганс попался, как мальчишка-чертяка, теперь Ганс только правду говорит!

— Ну что ж, Волчок, — притворно вздохнул пахан, — вот ты и сам подписал себе приговор. Заточка на столе.

Уголовники — тоже люди. Они дают проштрафившемуся право выбора: перерезать вены или быть опущенным. Волчок подошел к столу. Его шестерки напряглись, мечтая только об одном, чтобы он сейчас полоснул заточкой по одной руке, по второй, а они бы потом на зоне говорили, что Волчок, который умер, а не сдался, был их корешем.

Волчок потянулся к заточке. Закатал рукав. Сжал кулак, посмотрел на вены, примерился. Помедлил. Снова посмотрел на заточку.

— Курить! — прохрипел он.