Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
сказки таинственных стран".
Я упросил отца, и он, неподдельно удивленный, принес мне маленький пурпурный томик — "Муза дальних странствий".
Стихи Гумилева входили в меня без всякого насилия над памятью.
Стоян насмешничал, отец молчал, но я не сдавался.
Книги своего кумира я старательно укрывал от посторонних глаз.
Только однажды в прошлом году Стоян застал меня, когда я читал"
"И умру я не на постели
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в густом плюще."
Склонившись надо мной, Стоян приподнял обложку и сказал насмешливо:
— А-а-а! Русский Киплинг.
Я положил согнутые в локтях руки на книгу и опустил голову.
Я уже знал, что Гумилева расстреляли после революции и что он
был единственным, кто не дал завязать себе глаза и улыбался палачам. И потому я почти ненавидел Стояна в эти минуты. А тот преспокойно щелкнул меня по макушке и отправился на кухню "замаривать" вечно голодного червячка.
Тогда я тихо-тихо прокрался в прихожую, оделся и ушел из дому.
На дворе стоял октябрь, но было тепло, как летом. В двух кварталах от нашего двора в парке протекала речушка. Вопреки грозным запрещениям родителей, мы часто слонялись по ее замусоренным берегам, находя всякие диковинные вещи. Где-то вверху по течению стоял протезный завод. Там же делали игрушки. Однажды Левка с Бобом выловили из воды пластмассовую кукольную руку, а я нашел глаз, совсем как настоящий. Поскольку отец все равно не позволил бы мне держать "эту гадость" дома, я обменял его на стопку фишек, которые тут же перекочевали Борьке в карман.
Уязвленный Стояном в самое сердце, я бродил по берегу, стараясь представить, что это не зловонный ручей, а прекрасная африканская
река. И смрад от тлеющих мусорных куч — "дымы бедуинских костров".
Но реальность быстро вторглась в мир моих мечтаний. Какие-то
укутанные в тряпки синюшные бродяги, переругиваясь сиплыми голосами, прочесывали склоны в поисках бутылок. Даже не пытаясь вообразить, что это "львы пустыни", я трусливо спрятался в кустах.
Однажды такие типы стащили куртку с одного парня из нашего дома и… помочились на нее. Так что куртку он им сам оставил… по собственному желанию.
Потом бродяги ушли, но я все еще не решался возвратиться домой.
Ходил-ходил, набрел на какое-то бревно и сел, в ожидании сам не зная чего.
Стоян нашел меня, когда уже смеркалось. Сел рядом молча. Потом поднял прутик и разворошил золу старого кострища.
— Прости, старик.
Я не ответил. Мы еще немного посидели, а потом он обнял меня за плечи, мы поднялись и пошли домой.
Когда я был маленьким и считал, что обязан отвечать на все вопросы взрослых, глупые тетки из нашего подъезда часто мучили меня, спрашивая: "Кого из двух пап ты любишь больше? "
Карабкаясь рядом со Стояном по косогору, я думал о том, что рядом с Гумилевым в той его жизни мог бы запросто существовать отец. Когда в "Африканских дневниках " я прочитал об ученых, "похожих на героев Жюль Верна", я сразу же подумал о папе.
Как там замечательно написано: "Принцы официальной науки…" И я часто придумывал всякие истории с Гумилевым, отцом и с собой, конечно.
Но вот сейчас только Стоян мог найти меня на реке отбросов, и только ему я позволил бы тащить себя как беспомощного щенка в мое безопасное домашнее Логово.
А бывало и наоборот.
Так кого я любил больше?
Итак, восьмая строфа прочитана, а я заблудился в своих воспоминаниях.
Прежде чем закрыть синий том Пастернака я нашел в нем папину колыбельную и как будто встретил родное лицо в толпе чужих:
"Снег идет густой-густой.
В ногу с ним, стопами теми,
В том же темпе, с ленью той
Или с той же быстротой,
Может быть, проходит время?"
— Юра, тебе не пора за рояль? — позвал отец.
И я поплелся отсиживать за пожелтевшей от времени клавиатурой Бехштейна свой музыкальный минимум.
На уроке биологии наша Живодерка показывала однажды на экране
какой-то безумный эксперимент. Что-то там перерезали, и голова лягушки жила сама по себе, а конечности, соответственно, отдельно от нее. Нечто подобное происходило и со мной. Пальцы барабанили по клавишам, а голова была занята совсем другим.
Я вспомнил Старое зеркало. Такой невзрачный я в нем был. Что
Она во мне разглядела? Впрочем, я ведь и сам только после ее письма догадался, что Она особенная, а до этого казалась самой неприметной в классе. Но чем же все-таки заинтересовал ее я?
Когда часы пробили семь, я механически поднялся со стула.
В это же мгновение на пороге появился отец и назидательно изрек:
— Рекорд для Книги Гиннеса! Из шестидесяти минут — пятьдесят пять чистой воды валяние дурака!
Я хотел было поднять планку рекорда и на оставшиеся пять минут, но вовремя прикусил язык. А то еще заставит заниматься второй час да еще и сам рядом сядет.
Лег я поздно, захватив в постель любимых «Хранителей», но как-то
не читалось.
"Вот я один в вечерний тихий час,
Я буду думать лишь о вас, о вас".
Я печально вздохнул и воззрился на трещины в потолке, собираясь в думах "о девочке скромной" провести бессонную ночь.
Но тут в дверях появился отец и недовольно сказал:
— Мне надоело каждый вечер щелкать за тебя выключателем.
Я послушно закрыл глаза… на минутку, а когда их открыл, то оказалось, что пришел новый день.
Маленькая смуглая леди в ожидании сонетов…
("Знакомство". "Дом". "Мадемуазель Дана".)
ЗНАКОМСТВО
Три дня после получения загадочного письма я только и делал, что искал случая, чтобы Озмидова чем-то себя выдала. Но ничего не получалось.
Четвертым был день нашего с Борькой дежурства. Но он заболел, а сострадательной души в классе не нашлось, ведь была пятница. Так что помощи ждать не приходилось.
Некоторое время я сидел на краю учительского стола, как сталкер на обочине (кстати, отец обещал дать денег на восьмой том Стругацких).
Итак, я сидел и угрюмо взирал на безмолвных свидетелей бурно прожитого учебного дня: какие-то скомканные бумажки на полу, банановую кожуру, обертки от жвачек и даже одинокую кроссовку, уткнувшуюся в порог стертым носком.
Рядом со мной стояло ведро с водой, а в руке была крепко зажата швабра щеткой вверх. С нее свисала цветная тряпка, похожая на польскую хоругвь.
В конце-концов, издав клич "Honor i Ojczyzna", я ринулся в бой.
Озмидова появилась в тот момент, когда я, застегивая пуговицы на рукавах рубашки, оглядывал убранный класс, как пан Кмитиц
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
