нехорошо ему отказал. Подробностей я не знаю, но с тех пор отношения еще напряженнее. И были так себе, но после этого совсем напряженные стали.
– Пять лет назад…
– Вариант, конечно, неплохой, но сомнительный, – Ковальчик покачал головой. – Сам герцог ничего не получит, как ни крути. Конечно, если не останется ни Ладислава, ни Штефана, а лучше и сыновей Штефана тоже, то у брата Ладислава есть шанс стать королем. А у Марии – королевой. А тихий и не стремящийся к власти король, не желающий вникать в государственные дела… Тадеуш ведь никогда не вникал, и сейчас, в свои пятьдесят, не будет. Таким королем удобно управлять. Через жену – вполне можно. Но, ты же и сам понимаешь, Эванс, тут слишком много всяких «если». Никаких доказательств.
Люк кивнул.
– Елизавета встречалась с ним. С Руткевичем, – сказал он. – Я видел его в ее воспоминаниях. Мельком, но видел. Именно тогда и вспомнил о нем.
– Что ж, – согласился Ковальчик. – Это интересно. Скажу Виткевичу, на что стоит обратить внимание и за какие ниточки тянуть. Но если все действительно так, то время работает против нас. Если все так, и действительно зреет заговор, то заговорщики уже знают, что Елизавета у нас, и мы скоро информацию получим. Поэтому нам самим нужно узнать все как можно скорее. Я не могу представить королю догадки, основанные лишь на мельком увиденном герцоге. Мне нужно что-то более весомое. И сам понимаешь, мы должны получить эту информацию любой ценой. Так что не лезь, не вмешивайся, ты все равно ничего не сможешь сделать. С Виткевичем – точно ничего. Ты должен понимать это сразу. Если ему понадобится ломать силой, он будет ломать, невзирая на последствия для нее. Если ломать не выйдет и придется забить гвоздь, значит, будет гвоздь. Если ты влезешь, то просто огребешь тоже, но ничего не изменишь. Это бессмысленно. Сейчас есть вещи куда важнее.
Люк сердито засопел, поджав губы.
Если он хоть что-то может сделать, он сделает. Даже если ничего нельзя сделать.
– Ты неплохой парень, Эванс, – вздохнул Ковальчик. – Остынь, и подумай о своем долге, вспомни, кому ты служишь. Побереги силы для тех, кому ты можешь помочь. О Хелене подумай, вон, она привязана к тебе, как к брату. Не заставляй ее плакать. Она бы не хотела твоей смерти.
* * *
Лиз очнулась… и не могла понять, что произошло.
Где она?
Последнее, что она отчетливо помнила, как сидит у Люка на диване, пытается понять, как ей с новыми воспоминаниями справиться, и тут ее начинает трясти, а потом кружиться голова. А потом мир словно проваливается под ногами…
Потом…
Она пошла убивать Штефана? Это было на самом деле? Все это так смутно, словно во сне. И не ее желание. Хотя… Желала ли она смерти Штефану? После того, как узнала, что он действительно виноват? Сложно сказать. Если все действительно было так, как она помнит…
Как все было на самом деле?
Но это неважно сейчас. Не сейчас.
Важно понять, что случилось сейчас. Она действительно дошла? Как это возможно?
Лиз помнила, как поднимается по лестнице… Обеденный зал… она заходит, все смотрят на нее… но как-то никто не пытается остановить. «Ваше высочество, – говорит она, – мне нужно кое-что сказать вам». И он встает… так послушно… она подходит, протягивает руку… Почему никто не помешал ей? Он не понимали? Никто не понимал? Они ведь все владеют магией в той или иной степени. Они должны понимать.
Но только когда она подходит, когда касается руки Штефана и его щит предупреждающе вспыхивает – Штефан вздрагивает, словно очнувшись. «Что вы здесь делаете, баронесса?» Она улыбается ему. «Не волнуйтесь, ваше высочество. Все хорошо».
Она чуть не убила его.
Был бы на его месте обычный человек, которому нечем защититься, не были бы так мастерски настроены щиты – Лиз могла бы убить его разом. Ментально. Оглушить, выжечь. Щит прикрыл Штефана, но долго бы он продержался. Она смутно слышала, как кто-то кричал. Потом распахнулась дверь… и ее отбросило.
Дальше Лиз уже не помнила ничего.
Так это правда? Все правда? Каким бы бредом это не казалось?
Она действительно пыталась?
И… до сих пор жива?
Первое, что Лиз увидела, очнувшись, это бледное, осунувшееся лицо Виткевича, внимательно смотревшего на нее. И как-то совершенно очевидно было сразу, что Виткевич все про нее знает. Вообще все. Даже то, чего Лиз сама еще не могла осознать. Связь между ними едва-едва прервалась, но еще не истаяла окончательно. Он смотрит, словно до сих пор заглядывает куда-то внутрь нее.
И это страшно.
Словно она совершено беззащитна.
А потом Лиз чуть перевела взгляд в сторону и увидела Люка.
– Люк! Что с тобой?
Он сидел на табуретке рядом с ее кроватью, руки пристегнуты наручниками к спинке, сам он привалился спиной к стене, у которой стояла кровать. Бледный, почти зеленый. Из носа, по подбородку, течет кровь, капает на рубашку. И взгляд такой… полуобморочный. Но Люк только улыбается… нереально безумной блаженной улыбкой, что становится страшно.
– Все хорошо, Лиз. Все хорошо. Блоки удалось снять, так что все хорошо. Ты ведь чувствуешь?
Звенит в голове – это она чувствует. Так отчаянно и гулко звенит, что Лиз не может сосредоточиться. Словно пеленой все накрыло, и под пеленой нарастающий звон.
Если попытаться что-то осознать, то накатывает волна… голова взрывается… так, что хочется зажмуриться. Больно, до рези в глазах.
Чуть дальше, за столом, сидит полковник Ковальчик, что-то записывает. У него целая пачка исписанных бумаг.
– Очнулись? Сейчас не стоит так напрягаться, – сказал Лиз Виткевич. – Лучше подождать немного, и само выстроится. Блоки ломали слишком быстро и жестко, поэтому все обрушилось разом. Лучше поспать, тогда откат будет менее болезненным.
Ломали силой. Эти блоки и так уже поплыли слегка, слишком силен напор воспоминаний изнутри. Но блоки, конечно, были защищены… и, судя по виду Люка, заряд сбрасывали через него. Как он выдержал это?
– Не бойся, Лиз.
Люк как-то слишком довольный для всего происходящего.
Полковник – почти безучастен, у него свои заботы.
– Что произошло?
– Скажем так, Елизавета, – серьезно сказал Виткевич, – вас пытались заставить совершить преступление, но это удалось предотвратить, так что серьезных последствий, возможно… – тут он хмыкнул с сомнением, глянул
