Она боролась с искушением подняться к нему в номер, но потом решила заглянуть к Марку Хопкинсу.
— Рад, что ваша голова при вас, — улыбаясь, сказал Марк. — Я был по делам в Сакраменто, а когда вернулся, то все говорили, что вас тут чуть не повесили — не могу в это поверить.
— Было дело, — ответила она. — Но сейчас у меня опять неприятности.
Она рассказала ему всю историю.
Марк с состраданием посмотрел на нее.
— Я знаю этого Шелдона Райвла. Он хотел купить мой магазинчик, а я вежливо попросил его убраться.
Марк переминался с ноги на ногу.
— Я бы помог вам, но мне надо ехать в конце месяца в Сакраменто, чтобы встретить пароход и разгрузить, заплатив за перевозку наличными.
— Вы можете мне одолжить денег? — спросила Либби. — Я верну их к концу месяца.
— Но ваша картошка не вырастет так быстро.
— Я найду денег, только бы заплатить Райвлу и забрать мужа. Клянусь, я найду выход.
Марк Хопкинс посмотрел на Либби.
— Вся наша жизнь — игра. Если вы вернете деньги, мне не нужно будет отправлять в Сан-Франциско ящики с лопатами.
— Я не подведу вас, мистер Хопкинс, — сказала она. — Вы знаете, что это для меня значит.
Через пару дней Хью уже был в хижине с детьми.
— Ты меня поражаешь, Либби, — оглядывая хижину сказал он. — Ты все это сама сделала? Никто в Бостоне не поверит.
— В Бостоне мой папа всегда говорил мне, что делать, и посылал маму присматривать за мной, — Либби устало улыбнулась. — А здесь это вопрос жизни или смерти.
Хью потянулся и взял Либби за руку.
— Как я мечтал об этом моменте, — сказал он, продолжая держать ее руку, как будто тонет. — Лежа при смерти, я слышал, как они говорили, что мне надо отрезать ногу. Я сказал себе, брось бороться и умри до того, как это начнется, но думая о вас с девочками, я твердил себе, что надо жить.
Либби сжала ему руку. Она накрыла его одеялами, решив не говорить ему о деньгах. Хью даже не представлял, что она его выкупила.
— Они были очень добры ко мне в лагере Ангела, — сказал он. — Хозяйка ухаживала за мной как за сыном. Я хочу ее как-нибудь отблагодарить. Будет здорово, если мы пошлем ей немного шелка или шаль из Англии, когда мы туда доберемся. А сейчас я напишу ей записку или даже сочиню поэму. У тебя есть бумага?
— Бумага? — едва сдерживаясь, спросила Либби.
Казалось, что Хью не заметил, что Либби вспыхнула, и, откинувшись на подушку, продолжал:
— Странно, но я не написал ни строчки, пока болел. Единственным моим стихотворением, которое я сочинил за четыре месяца, была эпиграмма на самого себя:
Поэт Хью Гренвил стал кормом червей,
засыпан землей под тенью ветвей.
Не слишком здорово, но прямо в точку. Им действительно пришлось меня откапывать. Может быть, я смогу написать книгу, описав то, что я испытал. Да, я начну прямо сейчас. Бумагу, Либби!
«Хью думает, что здесь только тем и занимаются, что сочиняют стихи. Мы здесь чуть не умерли с голоду». Не ответив ему, Либби пошла смотреть огород.
— Есть надежда, что она вырастет за пару недель? — спросила она Ах Фонга.
— Сейчас картошка как горох. Нужно подождать еще месяц.
— Нужно как-то заработать деньги, — добавила Либби. — Мы сможем наловить перепелов и кроликов.
— Я пытаюсь, — ответил китаец, — но лес забит старателями, которые постреляли всю живность.
Либби начала трудиться с утра до ночи: она выпекала хлеб и каждое утро продавала его золотоискателям, пекла пироги из дичи, которые Ах Фонг продавал, стирала и штопала по ночам.
— Ты себя убиваешь, — сказал ей Хью, когда Либби заснула с рваной рубахой в руках. — Тебе не следует так много работать.
— А что мне делать? — не выдержав, спросила Либби.
— Что ты имеешь в виду?
— То, что кто-то должен выплатить деньги за твое проживание в отеле. И только я могу это сделать, — жалея о сказанном, добавила Либби.
Его лицо омрачилось.
— Ты хочешь сказать, что моего золота не хватило? Участок давал хорошие деньги, пока я не начал копать песок, которым засыпало меня после обвала. Когда я попал в отель, у меня была сумка с золотом.
— Его не хватило, — сказала Либби. — Не беспокойся, это не твоя вина.
На следующее утро Либби узнала, что он пошел намывать золото. Смертельно устав, Хью вернулся. Повязки были в крови, и Либби с трудом сдерживалась, чтобы не разрыдаться.
— Не делай больше таких глупостей, — сказала она и подала ему кружку с чаем. — Тебе еще рано начинать работать.
— Ты права. Вся река забита народом. Вся земля на несколько миль застолблена под участки.
— Постарайся выздороветь, — добавила Либби.
— Но я хочу помочь. Меня ужасает, что ты работаешь как простая кухарка.
— Это то, что я сейчас и есть, ничего не поделаешь.
— Лучше бы ты осталась в Бостоне. Жила бы как нормальный человек.
— Что бы ты тут без меня делал? — спросила Либби.
— Вкалывал бы в шахте Райвла, пока не умер. Я бы работал, как проклятый, лишь бы ты оставалась дома. Ты меня, наверное, ненавидишь, Либби?
Она вспомнила лицо Гейба, но постаралась его забыть.
— Господи, как я рада, что ты жив!
Хью посмотрел на нее с восхищением.
— Ты прекрасно выглядишь, — сказал он, — Такая цветущая и полная сил, — он посмотрел на свернувшихся калачиком, спящих на полу девочек. Либби уложила Хью на кровать, а сама легла в углу за печкой.
— Они тоже выглядят замечательно, — Хью посмотрел на Либби. — Не ложись сегодня с ними, — обнимая ее, проговорил он. — Я хочу снова почувствовать, что значит держать тебя в своих объятиях.
— Но твоя нога! — запротестовала Либби.
— Ничего, — прошептал он и положил голову ей на грудь.
— Так хорошо, — прошептал он.
Лежа ночью с Хью, Либби пыталась заставить себя что-нибудь к нему почувствовать. «Через пару дней Хью поймет, что между ними больше нет взаимности», — ужаснувшись, подумала она.
«Ты мой муж, и я поклялась перед алтарем, что буду любить тебя, но мне было восемнадцать тогда, и я не знала, что говорю, неужели Господь наказал меня за то, что я хочу жить по-своему», — размышляла Либби.
В последующие дни Хью, несмотря на протесты с ее стороны, начал готовить и стирать, иногда, усложняя работу еще больше.
— Я хочу чувствовать, что я еще на что-то годен. Дай мне еще раз замесить тесто. У меня получится, — говорил он.
Несмотря на работу семь дней в неделю, денег еще не хватало, а месяц
