[Подписи нет]
МИССИС КЛЕММ К НЕЙЛСОНУ НО
Августа 26-го, 1860…
Рассказ о том, что он был неверен ей[25]или недобр с нею, совершенно ложен. Он был глубоко предан ей до последнего ее смертного часа, как все наши друзья могут свидетельствовать. Я прилагаю два письма Эдди… Второе было написано в то время, когда вы великодушно предложили взять к себе мою любимицу Виргинию. Я написала тогда Эдди, прося его совета, и это его ответ. Разве чувство, нашедшее здесь выражение, имеет такой вид, что он мог бы когда-нибудь перестать любить ее? И он никогда не перестал.
[Подписи нет]
ЭДГАР ПО К МИССИС ПО[26]
Июня 12-го, 1846
Мое милое Сердце — моя милая Виргиния. — Наша мать объяснит тебе, почему я сегодня, эту ночь, не с тобой. Я уверен, что беседа, мне обещанная, окончится чем-нибудь существенно-благим для меня, — ради себя, милая, и ради нее заставь свое сердце хранить всю надежду и еще немножко верь. При моем последнем великом разочаровании я потерял бы мое мужество, если бы не ты — моя маленькая, моя любимая жена. Ты мое величайшее и единственное побуждение теперь биться с этою несродственной, неудовлетворяющей и неблагодарной жизнью.
Я буду с тобою завтра… пополудни, и не сомневайся в том, что, пока я не увижу тебя, я сохраню в любящей памяти твои последние слова и твою пламенную мольбу!
Спи хорошо, и Бог да дарует тебе мирное лето с твоим глубоко преданным Эдгаром.
АННИ К МИСТРИС КЛЕММ
Воскресенье, вечер. Июня 15-го [год не означен]
Моя любимая Мадди, — несмотря на то что я не получила ответа на мое последнее письмо к вам, я не хочу пропустить случая вам написать. — Я одна в доме, и о, как хочу я, чтобы моя родная, драгоценная Мадди могла сесть рядом со мною, хоть на один час, в этот вечер — думаете ли вы, что мы когда-нибудь встретимся на земле? Иногда я думаю, что это невозможно, тогда я чувствую, что я должна увидать вас и что какой-нибудь добрый ангел устроит для нас свидание, — я так томлюсь желанием услышать ваш голос, зовущий меня опять, «Анни», «милая Анни», как вы звали меня так часто и как он звал меня, о так ласково, — Мадди, был ли когда-нибудь какой-нибудь голос такой нежный? Меж тем как годы уходят и я вижу других, которых называют утонченными и изящными среди людей, я вижу более полно его превосходство — я напрасно ищу лоб, который могла бы сравнить с его, — я ищу его манеры держаться, — этого изящества в соединении с достоинством — опять и опять я отвечала тем, которые спрашивали меня, не есть ли такой-то и такой-то человек «совершенный джентльмен», я отвечала, что никогда доселе я еще не видала никого, кроме одного, кого я судила достойным носить этот титул, и, Мадди, я знаю, я никогда не уважу другого, потому что никогда не может быть другого подобного ему. — Мадди, я должна вам сказать что-то грустное: кто-то украл у меня его портрет дагерротип. С тех пор как мы поселились в этом доме, я всегда держала его в выдвижном ящике одного маленького стола в гостиной, вместе с несколькими другими. Около шести месяцев тому назад я хватилась его и долгое время думала, что это, наверное, кто-нибудь взял, чтобы сделать снимок, и положить его обратно, но теперь, когда я спросила каждого, о ком только могла подумать и не могу найти разгадки, я так, так несчастна; правда, у меня оси, портрет пастелью, но он и приблизительно не так хорош. О, Мадди, спрячьте портрет, принадлежащий вам, под замок, и держите его всегда в сохранности! Можете ли вы, там где вы находитесь, получить фотографическую карточку с него? Я не буду притязать на что-нибудь большее, потому что у меня есть другое драгоценное сокровище, медальон с прядью его волос — он всегда у меня под замком, и портрет обыкновенно также был под замком, но мне нужно было вынимать его так часто, что наконец я оставила его внизу в гостиной на несколько недель, никогда ни разу не помыслив, что он может там не быть в сохранности. — О, Мадди, если вы только можете понять, какой несчастной это меня делает, я уверена, вы бы пообещали, что, если я переживу вас, портрет, вам принадлежащий, будет моим — я обещаю вам хранить его, я даже никому не покажу его. Столь многие из его поклонников просили меня дать им принадлежащий мне портрет, чтобы скопировать его, но я никогда не давала его — я так боялась, что что-нибудь может с ним случиться. Я пообещала, что я сама буду копировать его, и действительно намеревалась так сделать, потому что мало кому я с удовольствием дала бы портрет, кто мог бы сполна оценить его.
Мне грустно, что я печалю вас, говоря об этом, но, Мадди, это не от небрежности, а то я никогда бы не могла простить себе — может быть, его еще вернут, я не могу не надеяться, — но возможность, что этого может не быть, заставляет меня так тревожиться о том, чтобы вы берегли свой с удесятеренной заботой, — если вы можете заставить его скопировать, я пошлю вам денег, если снимки будут хороши, — так мало хороших фотографов, и так много дрянных портретов, что я почти боюсь довериться кому-нибудь, — но вы мне можете сказать, что вы об этом думаете…
[Здесь рукопись прерывается]
Константин Бальмонт
Прощальный взгляд
Слова отошедших людей. Воскресшие тени. Долго спавшая мумия, в красивых своих, и душистых пеленах, вдруг ожившая от взгляда Любви. Оживляет Любовь, и прощает, если нужно прощать, и не помнит злого, а лишь красиво-благое, и стирает-стирает нежною рукою прах и пепел, и все, что есть серого цвета.
Красива поэтесса Елена Уитман, и звенящею болью, но и музыкой боли, и безмерною пыткой, но и долгим служеньем души душе — полна любовь, связавшая навеки два имени, — Елена и Эдгар.
Очаровательница и рабыня своих женских страхов, женщина, полюбившая ангела, демона, духа, кого-то, кто был больше чем человек, и потому испугавшаяся, — нежная си-билла, заманившая и себя и другую душу в колдования любви, а когда другая душа явила себя вулканической, смутившаяся и потерявшая смелость повиновения голосу собственного сердца, — без обмана обманувшая, без неправды обманутая, — изломанная игрушка неосторожно начатой игры, священно-вечной, в которую играют все Миры, воспламененные в своих полетах по Небу, — и в возмездие прикованная еще на годы, на десятки лет, к Земле, меж тем как в Небо могла улететь с небесным, — мир тебе, тень красивая, ты долго молилась в ночной своей часовне и думала, что это молитва о падшем, и не знала, что это мысль о взнесенном, и не знала, что это молитва — о себе.
На одном из сохранившихся оттисков, когда-то только что отпечатанной «Эврики», на белом листке, четким почерком Эдгара По, начертаны слова:
«Мука соображение, что мы утратим нашу личную тождественность, самоотдельное тождество прекращается сразу, когда мы отдадим себе в дальнейшем размышлении отчет в том, что развитие этого явления есть поглощение, каждым отдельным разумом, всех других разумов (то есть Вселенной) в свой собственный. Чтобы Бог мог быть всем во всем, каждый должен сделаться Богом».
