следы своей работы, разбросав и разровняв сухую землю, после чего прошагал едва ли не километр по оросительной канаве, полной воды, вышел на дорогу и, едва волоча ноги, вернулся во двор сельскохозяйственной школы.
Никто его не видел.
Мотыгу он поставил на место. Прошел к себе в комнату, разделся и долго стоял под душем. Потом лег на кровать и пролежал так до утра не смыкая глаз.
В половине шестого утра он сел в первый автобус, направлявшийся в Хайфу. В школе он оставил записку, где объяснил свое отсутствие резко ухудшившимся состоянием матери. Что не было ложью.
Сидя в автобусе, он пытался представить себе ситуацию в арабском селении. Рано или поздно полиция будет оповещена об исчезновении одного из арабов. Как скоро она обнаружит труп? Это зависело от наличия собак-ищеек. Когда покойника найдут, директору школы не миновать допроса, а может быть, и ареста. Но разумеется, у него прочное алиби. То же относится и к завхозу с женой. Кроме них, оставался только Александр, подозрение неминуемо должно пасть на него. Его срочный отъезд безусловно подозрителен. Таким образом, вычислить виновника убийства будет несложно.
Александр думал об этом, как о чем-то не имеющем к нему отношения.
Подозрения необходимо будет еще доказать.
Может быть, полиция хватится не сразу.
Его никто не видел.
Существуют адвокаты.
В любом случае какое-то время у него еще было…
13
Он вошел в дом, неся в одной руке чемодан, а в другой — виолончель. На глаза сразу попалась сиделка. Она стояла возле огромной кровати под балдахином и наливала чай. В кровати, на высоко взбитых подушках лежала его мать. Он увидел ее профиль и поразился, насколько болезнь изменила ее лицо — оно заострилось и сморщилось, и только большие глаза остались теми же, он помнил их с детства. Он подошел к кровати вплотную и попытался привлечь внимание больной, но она, не мигая, смотрела прямо перед собой. Руки ее, вытянутые вдоль тела, казались восковыми.
— Мути, — сказал он по-немецки, называя ее так, как она любила. — Мути, это я. Я приехал повидать тебя, мути…
Ингеборг медленно повернула голову. Прошло много времени, прежде чем она собрала силы для ответа.
— Ты сам уехал в Цюрих, — сказала она. — Уехал, а меня оставил здесь. А теперь иди и собери чемоданы… уже пора… потому что скоро начнут репетировать. Ну что же ты стоишь… иди, собирайся… ведь я готова…
— Мути, — сказал Александр, — ты должна сначала поправиться. Когда ты выздоровеешь, мы вместе уедем в Цюрих. Ты и я.
Ингеборг смотрела на сына, и лицо ее отражало страх.
— А этот человек, — прошептала она. — Где он? Нельзя, чтобы он узнал. Александр, нельзя, чтобы он что-нибудь узнал. Только мы вдвоем сбежим отсюда… торопись… надо бежать сейчас, прежде, чем он вернется…
Александр почувствовал, как у него сжимается сердце. Он вышел во двор. Сияло солнце. Поодаль, в тени навеса, где хранились инструменты и инвентарь, он увидел еврея-десятника и двух его подручных; не скрывая любопытства, они пялились на Александра. Заметив, что он смотрит в их сторону, они вернулись к своим делам.
Сиделка рассказала Александру, что у матери бывают и более счастливые часы; такое, сказала она, случается не так уж редко. И тогда она просит принести ей книгу, читает, разговаривает и улыбается, совсем как в былые времена. Но нередко она погружается и в такое состояние, в котором Александр застал ее сегодня. Тем не менее лечащий врач…
Александр прошелся по дому. Вся мебель была в чехлах, и запах плесени уже пропитал комнаты, в которых было холодно, несмотря на летнюю жару снаружи. Кабинет отца был заперт; оказалось, что, уехав в Европу, Абрамов-старший взял ключ с собой. Кстати, он должен вернуться не раньше осени. В комнате, служившей Александру спальней, он нашел кровать без белья, вазу без цветов и скатанный рулоном ковер, засунутый за шкаф. Сквозь зашторенное и закрытое окно доносился звук работающего движка, и Александр вспомнил, что так наполнялся водоем перед поливом фруктовых деревьев.
Он снова вернулся к матери. Она лежала с закрытыми глазами и, кажется, спала. Сиделка спросила Александра, когда он будет есть и как долго собирается он пробыть дома. Он ответил, что поест позднее, а в сельскохозяйственную школу вернется только после каникул, стало быть, осенью, прямо к началу занятий.
Спустившись с холма чуть позднее, он отправился к дому, где жила Лея. Девушка явно растерялась, увидев появившегося внезапно Александра; она не знала, как ей себя с ним вести. Он же, не сделав даже попытки обнять ее, заговорил с ней так, словно не было долгой разлуки и они расстались только вчера. И тогда она расплакалась. Только здесь он, чуть смутившись, взял ее за руку и погладил.
— Пойдем, — сказал он. — Пойдем чуть-чуть погуляем…
Лея очень изменилась, и Александр эти изменения отметил. Они не оставили его равнодушным, однако он предпочел это скрыть. Хотя сделать это было ему нелегко: девушка, с которой он расстался год назад, волшебно преобразилась. Она расцвела, налилась и превратилась в соблазнительную юную женщину; даже пахло от нее, как от созревшей женщины. Разумеется, это не имело ничего общего с женой завхоза из сельскохозяйственной школы. Лея была необычайно хороша.
Они обошли холм, на котором стоял дом Александра, и вошли в сад, остановившись возле колодца. От колодца на высоте человеческого роста тянулась железная труба, по которой вода с помощью насоса поступала в водоем. Александр взобрался на трубу и стал прохаживаться по ней взад-вперед, балансируя, как акробат в цирке.
— Я боюсь за тебя, — сказала Лея.
— Это совсем не трудно, — ответил Александр. — Как и любое другое дело. Надо только первый раз решиться. Хочешь попробовать?
Она не хотела попробовать. Она хотела, чтобы Александр, держа ее руку, шел по земле рядом с ней. Но он, упрямясь, как ребенок, все ходил по трубе туда и обратно, пока наконец не сказал ей, остановившись:
— Я хочу, чтобы ты знала. Я сделал то, что обещал тебе.
Она не поняла.
— Что ты имеешь в виду? Что ты сделал?
— То, что обещал тебе. Отомстил за смерть твоего отца. Вчера ночью. И приехал, чтобы сказать тебе об этом.
Лея, оцепенев и ничего не спрашивая, смотрела на него в ужасе. Александр тоже замолчал и молчал все то время, пока они поднимались к дому вверх по склону холма. Только тогда он добавил:
— Не спрашивай меня о подробностях. Я должен теперь переждать здесь до конца каникул. Может быть, мне понадобится твоя помощь… в мошаве
