Я протянул ему ладонь для пожатия.
— Михаил Николаевич Соколов.
Зайцев слегка улыбнулся.
— Я знаю. Ваша сестра мне звонила. — Он обернулся к Пистолетычу. — Вальтер Макарович, наши подъехали. Нужно обозначить фронт работ и разобраться с полицейскими. Честно говоря, нам бы не помешала их помощь, но для этого нужно ваше слово.
Корф кивнул.
— Сейчас подойду. Созвонись, пока с уездными, пусть будут в курсе.
Зайцев отошел на несколько шагов и уткнулся в мобильник. Пистолетыч тем временем обернулся к нам.
— Езжайте в усадьбу. С пострадавшими мы сами разберемся, благо будет кому опрашивать. Ваши показания тоже нужно будет записать, но это терпит. Я прибуду для допроса пленника чуть позже. Матильда, помоги по старой дружбе.
Баронесса кивнула.
— Разумеется. За пленником прослежу.
Оставив Корфа разбираться с формальностями, мы вышли за ворота кладбища. Темнело в это время рано — солнце уже клонилось к горизонту, да и небо затянули низкие свинцовые облака. Я поежился, выйдя на открытое пространство.
Олю с бабушкой отправили с местными на автомобиле, а мы с отцом пошли пешком. Нужно было проветриться. Мы молча брели по трассе, и я не решался беспокоить патриарха. Отец держался крепко, но я знал, что его сила сейчас была напускной. В один день похоронить старшего сына и лишиться брата… Но я должен был вернуть его к реальности.
— Пап, у меня есть вопросы.
Отец покосился на меня и тяжело вздохнул. Мы перешли шоссе и свернули на приусадебную аллею.
— Конечно, они у тебя будут, — устало отозвался отец. — Но сейчас не время.
— Нет, именно сейчас и время. Чем больше я знаю, тем выше шансы, что смогу помочь.
Отец резко остановился и схватил меня за грудки.
— Не бери на себя слишком много, щенок!
Он принялся меня трясти, но мои руки мгновенно вспыхнули сиянием «Берегини», и я аккуратно, но настойчиво, отцепил пальцы отца от воротника пальто.
— Ты сам призвал мой дух. Сам усугубил наше положение, отче. У каждого деяния есть последствия. Сам видишь. Мы должны понять, кого к нам привел дядя Андрей.
— Ты-то как это выяснишь…
— Выяснит Корф. Моя задача — защитить семью.
Отец стиснул челюсти так, что на лице заходили желваки. Резкий порыв ветра обрушил на нас ворох опавших листьев.
— У меня открылся доступ к родовому источнику, — без предисловий заявил я. — Ты понимаешь, что это значит?
— Что?
— Я уже сказал, что. Я не использую Благодать Осколка. Моя сила идет напрямую от Рода.
Отец медленно поднял на меня глаза.
— Это не шутка?
— По-твоему, сейчас уместно скоморошничать? — огрызнулся я. — Это правда. Мы с Корфом и Матильдой это выяснили. Я черпаю силу от Рода и знаю, что это очень редкий дар. Но мне нужно понять, как так получилось, что я вообще на это способен.
— Я не знаю, Михаил.
Отец выглядел по-настоящему шокированным. Глядел на меня словно на незнакомца и даже не решался дотрагиваться.
— Корф допускает, что мой дар может быть как-то связан с ритуалом, который вы провели. Расскажи, что вы делали. Пожалуйста. Я не рвался в этот мир, но изо всех сил ищу причины полюбить его и остаться здесь надолго. Так помоги мне.
Отец долго и пристально смотрел мне в глаза. Я ждал. На его лице боролись сомнение и страх. И, пожалуй, даже гнев.
— Идем, — наконец сказал он. — Покажу кое-что. А дальше рассудишь сам.
Мы дошли до ворот усадьбы, но не свернули к дому, а двинулись дальше. После пробуждения в этом мире я еще не бывал в этом месте — а ведь мне и правда ни разу не довелось осмотреть владения, наследником которых я теперь являлся. Не до конца восстановившиеся воспоминания прежнего Миши подсказывали, что дальше, за парком, должно было располагаться небольшое поле, а на нем — старый дуб.
Именно к этому дубу меня и вел отец.
— Помнишь это место? — спросил он, когда мы подошли ближе.
Дерево было в воспоминаниях прежнего Миши — перед глазами пронесся образ двух детей, пытавшихся взобраться на ветки по мощному стволу. Я и Петя… Нас тогда быстро согнали. Сказали, можно лазать по любому другому дереву, но не по этому.
Но я помнил этот дуб и с других времен!
— Он есть и в моем мире, — улыбнулся я, глядя на необъятный ствол. — Я его хоршо знаю…
Отец заинтересованно на меня уставился. Пожалуй, впервые за этот день он немного оживился.
— Расскажи. Расскажи, пожалуйста, как оно все… устроено там, откуда ты пришел.
Я улыбнулся.
— В моем мире Петрополь называется Санкт-Петербургом. А Ириновка осталась Ириновкой. Только сейчас у нас там нет дворян. Было несколько войн, революция… Потом еще одна война. Вторая мировая. И наша страна воевала. Эта война изменила очень многое. Миллионы погибли. А дуб остался. Все пережил.
— А что там сейчас, в Ириновке?
— В нашем доме — больница. Маленькая, скромная. Я в ней и умер. У нас была дача недалеко отсюда.
— А куда делись мы? Вернее, наш графский род?
— Толком не знаю. Кто-то погиб после революции, кто-то сбежал в другие страны. В нашей семье ходила легенда, что мы, дескать, были потомками тех самых графов Соколовых. Но я не верил. А сейчас… Видимо, и правда потомок, раз здесь оказался.
Отец прикрыл глаза.
— Больница… Наверное, это хорошо. Достойно.
— Это и правда неплохо. В иных церквях оружейные склады и дома культуры устраивали. Так что больница — это хорошо. — Я перевел взгляд на дуб. — А этот красавец у нас стал местной достопримечательностью. На трассе даже есть указатель, туристы к нему ездят. У нас осталось немного таких старых деревьев. В войну природа здорово пострадала.
Отец слушал меня жадно, внимательно.
— Чудной у тебя был мир, Михаил, — вздохнул он. — И страшный. Столько войн…
— А мне этот странным кажется. У нас совсем нет Благодати. Но тут уж кто к чему привык… Но зачем ты привел меня сюда?
Отец снял очки, убрал их во внутренний карман пиджака и, закрыв глаза, прикоснулся к коре.
— Это наше родовое древо, Михаил. Его посадил основатель рода графов Соколовых. Николай Николаевич, герой Константинопольской битвы. За тот подвиг ему были пожалованы титул графа и Осколок, хотя и до этого род славился достойными мужами. В этом дереве заключена большая сила. Дотронься — сам все поймешь.
Он отступил, давая мне возможность прикоснуться к дубу. Мне на ум сразу же пришло видение, в котором я карабкался по белому древу к свету. Сейчас я смотрел на этот дуб иначе. Он казался мне… живым. Словно у него и правда были собственный разум и характер.
