видела лично, и то, что рассказывал мне мой отец.
Однажды днем я раскладывала перевязочный материал в бальной зале посольства. Внезапно пришел Вильям и доложил мне, что меня спрашивает один из великих князей. Я поспешила вниз и нашла его в салоне взволнованным и нервным. Едва поздоровавшись со мной, он заговорил:
– Знает ли ваш отец о том, как безнадежно положение императора?
– Мой отец знает, что он находится под арестом и на пути в Царское Село. Разве грозит новая опасность?
– Непосредственной опасности нет, – отвечал он, – но конец неизбежен.
Я была поражена его волнением.
– Если ваш отец, – продолжал он, – не устроит бегства императора, через несколько дней его величество будет зверски убит. Это является лишь вопросом времени, недель, быть может, месяцев, но такой конец неизбежен. Необходимо вывезти его и императрицу, пока еще имеется возможность и анархия еще не охватила страну целиком. Скоро это будет невозможно, и царской семье не удастся уехать.
– Если вашему высочеству угодно подождать, – задыхаясь от волнения, сказала я, – то я позову отца.
Он был в канцелярии посольства и пришел тотчас же. Разделяя мнение великого князя, он объяснил, что говорил по этому поводу с Милюковым.
– Он уверил меня, – сказал он, – что предприняты специальные меры для охраны императора и его семьи, но правительство, по-видимому, проявляет нервность, и я также очень озабочен. Я уже телеграфировал в Англию с вопросом, какие следует принять меры, но пошлю еще одну срочную телеграмму. Ваше высочество, можете быть спокойны, я сделаю все, что будет в моих силах.
Мой отец, не теряя времени, послал вторую телеграмму, и за обедом он сказал:
– Я нарочно сгустил краски. Они, наверное, теперь что-нибудь предпримут.
Когда он на следующий день пошел в Министерство иностранных дел, опять обсуждал этот вопрос, и Милюков просил, чтобы дали гарантию, что император не покинет Англию до тех пор, пока война не будет окончена, и добавил, что Временное правительство очень бы желало вывезти императорскую семью из России как можно скорее. После этого разговора мой отец послал еще одну телеграмму в Англию, умоляя их принять какое-нибудь решение, так как обстоятельства не допускали промедления, власть Советов каждый день расширялась, и тон рабочих масс становился все более угрожающим.
23 марта, наконец, пришла телеграмма, в которой говорилось, что король будет рад принять своего двоюродного брата. Мой отец немедленно пошел к Милюкову сообщить ему об этом. Было решено, что император поедет через порт Романов по Мурманской железной дороге. Временное правительство обещало дать пропуск до порта, где царскую семью должен был встретить английский крейсер и доставить в Англию. Временное правительство также обещало выплачивать императорской семье известную сумму во время их пребывания в Англии, но Милюков просил моего отца держать этот факт в тайне, опасаясь, чтобы об этом не узнали Советы и не помешали бы отъезду государя. При помощи одной нейтральной страны удалось добиться, что Германия пропустит крейсер. Казалось, что все было в порядке. Однако в это время здоровье великой княжны Марии вызывало серьезные опасения, и Советы с каждым днем становились все агрессивнее и сильнее. Беспокойство моего отца возрастало.
– Я не успокоюсь до тех пор, пока они не выедут невредимыми из России, – повторял мой отец даже тогда, когда опасность в состоянии здоровья маленькой княжны миновала, и она могла уже выносить путешествие.
И когда уже наши надежды окрепли, внезапно прибыла телеграмма из Англии. Этот день запечатлелся в моей памяти. Это было 10 апреля. Ночью мы слышали стрельбу, но наутро все успокоилось, и мой отец, по своему обыкновению, поехал в министерство. Когда в час дня он не вернулся к завтраку, моя мать, обеспокоенная его опозданием, вызвала Вильяма, чтоб узнать, что случилось.
– Его превосходительство уже вернулись, – доложил Вильям. – Он прямо прошел в канцелярию, так как ему сказали, что получена срочная телеграмма.
Моя мать откинулась со вздохом облегчения в кресле; у меня же на душе было какое-то неприятное чувство, тревожное ожидание.
Наконец большие двери открылись, и в комнату вошел мой отец. Увидев его лицо, моя мать испугалась и воскликнула:
– Что случилось? Ты болен?
Он опустился в кресло перед своим письменным столом:
– Я получил известия из Англии. – Его голос звучал как-то безжизненно. – Они отказываются принять императора!..
В наступившем молчании резко прозвенел трамвайный звонок. Где-то послышался глухой выстрел, неясный шум, и тишина воцарилась снова.
– Они находят, что было бы более осторожным отложить на неопределенное время приезд императорской семьи в Англию. Правительство боится беспорядков и забастовок на верфях, в угольных копях и на орудийных заводах. В Гайд-парке были произнесены революционные речи. Рабочая партия угрожает, что, если император приедет в Англию, рабочие объявят забастовку. Они приказывают мне передать Временному правительству, чтобы отложили все приготовления к отъезду… Истина заключается в том, что наше правительство просто испугалось.
В тот день имя Ллойд Джорджа не было упомянуто, и только значительно позже отец сказал мне, что осуществлению плана отъезда императора в Англию воспротивился Ллойд Джордж, заявивший об этом королю. Он сказал ему, что английский народ настроен к императорской семье враждебно и что рабочая партия поклялась вызвать беспорядки в том случае, если в Англию будет допущена императорская семья, и это может иметь, в переживаемое трудное время, самые грозные последствия. Одновременно Ллойд Джорджу удалось убедить короля, что опасность, которой подвергается император, не так уж велика, и создать впечатление, что британское посольство в Петрограде под влиянием людей прежнего режима, желающих вызвать контрреволюцию.
С тех пор у Ллойд Джорджа было достаточно времени подумать о происшедшем, и я уверена, что его совесть обременена допущенными им страшными ошибками в отношении России и сознанием вины за трагический конец императорской семьи. Обо всем этом было много написано, и среди всевозможных версий трудно доискаться истины. Это усложняется еще тем, что Ллойд Джордж, будучи в то время премьер-министром, посылал свои телеграммы не через британское Министерство иностранных дел, а непосредственно послам, так что с уверенностью нельзя сказать, виновен ли он или же нет в том, что императора отказались приютить в Англии. И хотя выезд из России царя и его семьи был обставлен невероятными трудностями: Советы сделали бы все, чтобы помешать этому отъезду, и вообще еще было неизвестно, выдержала ли бы Мурманская дорога тяжесть императорского поезда, и вопреки нежеланию императрицы покидать Россию, – все же им, может быть, удалось бы уехать. Впоследствии уже было поздно, и не было никаких способов перешагнуть через стену, отделявшую императорскую семью от всего остального мира.
Многие историки приводили различные причины
