Я прочистил горло.
— Значит, рыбы… — начал я, надеясь, что на ум из ниоткуда придет вдруг глубокий, сюрреалистический, отполированный монолог на тему рыб. На другом краю стола кто-то с предвкушением хихикнул. — Значит, рыбы, это… — И вдруг слова иссякли, что неудивительно. Наступила неловкая тишина.
— Кто-нибудь еще желает чая или кофе? — спросил официант, и над столом пронесся дружный стон. Ну почему так всегда? Только хочешь выдать шутку, как заявится официант и нарушит всю атмосферу.
— Нет-нет, сейчас не могу, момент прошел, — сказал я и быстро спросил, почему им нужен именно я.
— Да потому что Эл Макферсон[53]нам не по карману! — воскликнул сидевший напротив меня умник, которого на последующих наших встречах уже не было.
— В вас ценно то, Джимми, — пояснил Пирс, бросив озабоченный взгляд на присутствующих, — что наша целевая аудитория хорошо вас знает, но не благодаря телевидению.
Я спросил себя, не пора ли им уволить маркетологов, но скромно кивнул, будто мне льстят, а я не могу возразить.
— Все, кто побывал на ваших концертах во всех этих маленьких клубах, увидят, что вы им советуете банковские операции по мобильному телефону, а поскольку подсознательно они вам доверяют, такая рекомендация станет гораздо убедительнее.
В этот миг мне стало интересно, нельзя ли квалифицировать то, чем я сейчас занимаюсь, как мошенничество. Агентство предлагает заплатить кучу денег, ценя мою репутацию в провинциальных эстрадных клубах. Заплатить за некую, не поддающуюся измерению, ауру, которой у меня на самом деле-то и нет. Они готовы раскошелиться, клюнув на славу, которую я выдумал. Не означает ли это, что я сознательно ввожу в заблуждение? За мошенничество сажают в тюрьму. Если, конечно, ты не знаменит. А если знаменит, такое сходит с рук. Если меня признают виновным, значит, присяжные решили, что не такая уж я и звезда. Я попытался представить, как в переполненном зале судья оглашает приговор:
«Джеймс Эллиот Конвей, вы признаетесь виновным по ряду статей как мошенник, который преднамеренно организовал сложную и коварную махинацию с целью хищения сотен тысяч фунтов у беззащитного рекламного агентства. Более того, миллионы телезрителей, преимущественно пенсионеры, были введены в заблуждение вашей патологической ложью и лишились накоплений всей жизни, ошибочно переведя свои деньги на чужой счет при попытке освоить банковские операции по мобильному телефону. Таким образом, мне ничего не остается, кроме как применить максимальную меру наказания, предусмотренную для данного правонарушения. Из зала суда вас отведут на место казни, где вы будете преданы смерти путем повешения. И да помилует Господь вашу душу!» И на протяжении всей этой речи мой беспомощный адвокат будет сокрушенно качать головой, потому что раскрасил не ту часть силуэта зверушки в журнале «Головоломки».
Я сдвинул в сторону грязные тарелки и решил отговорить собравшихся от сумасбродного плана.
— Слушайте, Пирс, я не знаю, что вам напела ваша фокусная группа, или как их там, только я не так уж и знаменит, как вам кажется. Я хочу сказать, некоторые из этих провинциальных клубов вмещают буквально сотню зрителей, да и на сцене я не очень-то давно.
Пирс меня приободрил:
— Видите ли, Джимми, не все ведь сводится к фокусной группе и маркетинговым исследованиям. Вы мне нужны в этом ролике, потому что я уверен, что вы лучше других впишетесь в нашу рекламную кампанию. Не понимаю, как у вас это получается, но вы обладаете редким качеством, вы — парень из толпы. У вас хорошая улыбка и все в порядке с обаянием.
— И вы очень симпатичный, — вставила Люси и покраснела.
— Я был в зале на церемонии награждения, — продолжал Пирс, — и когда вы там выдали со сцены, я сразу понял: вот парень, который нам нужен. Вы популярный юморист, только что получили награду, и клиента все это убеждает, но наша кампания, естественно, адресована и тем зрителям, которые не знают, кто вы такой. Пока. — Слово «пока» многозначительно повисло в воздухе, как приманка, сулящая мне еще большую славу — благодаря назойливой рекламе.
Пирс хотел, чтобы в его рекламе был Джимми Конвей, и никто другой. Говорил он убедительно и так уверенно, что, попросив счет, даже не стал изображать, будто что-то там подсчитывает. Он старался добиться от меня согласия здесь и сейчас. Я ответил, что должен подумать. Всю ночь меня мучила бессонница. Одно дело просто обманывать, другое — получать за обман огромные деньги: такая игра вдруг показалась намного опаснее. Я понял, что заснуть мне не дают не принципы, а цена. Если бы рекламное агентство сунуло мне в руку три двадцатки, я бы подумал: «Отлично, вот это срубил!» Вся штука в том, что сумма была слишком велика. Но неужто я нервничаю из-за этих денег, потому что до сих пор считаю, что мало стою? Если я действительно собрался стать знаменитым, то почему не сделать усилие и не начать мыслить как знаменитость? Эти деньги могут казаться целым состоянием Джимми Конвею, преподавателю английского на полставки в Сифорде, а суперюмористу Джимми Конвею этого разве что на водный мотоцикл хватит. И еще я подумал о моральной стороне того, что собирался сделать. О том, как изменилась бы жизнь Нэнси, если бы у нее появились деньги на себя, и если бы она купила себе маленькую машину, и, может, даже переехала из тесной квартирки, где живет со своей трудной дочерью. Ей деньги нужнее, чем этим рекламщикам. Я вылез из постели, спустился на первый этаж, позвонил в рекламное агентство и оставил сообщение на автоответчике, что буду рад представлять банковские операции по мобильному телефону.
— Значит, рыбы… — медитировал я перед зеркалом на камине. — Значит, рыбы… они же дышат под водой.
Номер явно нуждался в доработке.
Мой контракт, наверное, написал Джеймс Джойс, когда решил, что «Поминки по Финнегану» недостаточно запутаны. Джойс — это такой писатель, о которых говорят, что он описывает поток сознания. Стоит прочитать пару предложений, и твой ум захлестнет собственный поток сознания, ты вспомнишь, что надо бы машину везти на техосмотр, а потом подумаешь, что техосмотр точно не пройдешь, потому что из-под резинового уплотнения вокруг стекол пророс мох. Контракт, который я должен был якобы прочесть, являл еще больший вызов моей усидчивости, чем джойсовские «Поминки». Сначала меня обозвали «принципалом», — видимо, имея в виду мою принципиальность, а потом — «Джимми Конвей, далее именуемый артист». После этой фразы мне запомнилась только пара слов — по-моему, что-то из геральдики — и sine qua non[54]— тут, скорее всего, имели в виду участие Испании в конкурсе Евровидения в 1987 году.
Я позвонил в агентство, и одна из женщин, присутствовавших на завтраке, очень меня приободрила, заверив, что контракт «типовой». Она поинтересовалась, какой из разделов мне неясен, и это напомнило, как на уроке немецкого учительница допытывалась, что именно из домашнего чтения я не понял.
