Но и заставить его уйти она не могла.
Однако все пересилила усталость, и смежив утомленные веки, она крепко уснула.
Когда она окончательно пробудилась, было позднее утро. В комнате она была одна. Ни разу не доводилось ей просыпаться такой измученной, с таким смятением в душе. Вокруг нее еще витал его запах, на пуховой подушке остался отпечаток его головы.
И все тело ее хранило память о нем. Она все еще чувствовала на себе его прикосновения. Как она была обессилена! И все же, как это было прекрасно! Она вздрагивала и замирала, вспоминая все, что он заставил ее перечувствовать. Он был великолепен: он принуждал, покорял, соблазнял. Она собиралась держаться стойко! и терпеливо, но не могла и предположить, какое блаженство ей принесет эта ночь.
Ах, но теперь ее озаряет дневной свет! Никогда она не была так измучена, так потрясена, так напугана, — думала она, натягивая простыню на обнаженные груди. Какой странный, мучительный клубок чувств!
Уже давно она размышляла о своей будущей судьбе. Возможно, что она, став совершеннолетней, сумеет добиться отмены брака, вернется домой и там, может быть, в конце концов, выйдет замуж по собственному выбору.
Оставался, конечно, и другой выход. Конар и в самом деле приедет за ней и возьмет ее в жены. Всегда она боялась его, восхищалась им, ненавидела его. Быть может, всегда ее влекло к нему, быть может, здесь-то и таились истоки ее враждебности. Временами она даже сознавала, что ее негодование необходимо Конару, как острая приправа, возбуждающая его, — он хорошо знал, чего он хочет и от кого. Она должна была ждать его невинно и целомудренно, а он тем временем развлекался по-своему: женщина в Дублине, женщина во Франции. И Бренна. Постоянно при нем. Вот она кивает своей светлой головкой, смеясь его словам, а вот — хватает его за руку, нашептывает ему советы. Беда, бывало, подтрунивала над ней, когда она возмущалась несправедливостью жизни. Она напоминала ей, что жребий женщины в ином, ведь она должна родить своему мужу наследника. И значит, ей положено всегда оставаться при муже, даже если тот знать ее не хочет.
Но ведь она принесла Конару огромное наследство. Так что все это очень несправедливо.
Недаром Беда предупреждала, что мир несправедлив. Другого и ждать не приходится.
И все же до поры до времени ей было не так уж плохо. Хотя она и тяготилась своим браком, положение ее нельзя было считать невыносимым — Конар мало общался с ней и не предъявлял своих прав.
До вчерашнего дня.
А теперь вот он обрел над ней совсем новую власть, о которой она раньше не имела и понятия.
Она тихо застонала и снова зарылась головой в подушку. Как она хотела бы все забыть, притвориться, что ничего не было. Что она осталась чистой, нетронутой, даже не подозревающей, что такое бывает. «Нет», — тихо шепнула она в подушку. И ударила по ней кулаком. Простыни соскользнули на пол. И когда она потянулась за ними, внезапно бросились в глаза пятнышки крови. Настроение ее резко изменилось. Стараясь отодвинуться подальше от этих пятен, она села на кровати и перебросила пуховую подушку к ногам.
— Ненавижу тебя! — закричала она яростно и обеими руками стала бешено колотить подушку. — Ненавижу тебя!
И вдруг с изумлением услышала его голос:
— Любовь моя, мне очень жаль.
Повернувшись, она увидела, что он снова незаметно вошел через дверь, скрытую гобеленом. В словах его проскользнул истинно северный холодок, и от одного только их звука по телу ее пробежала дрожь. Как легко его можно задеть! Но заставить его страдать она была не в силах.
К тому же сейчас у него было еще одно преимущество перед ней: он был полностью одет, по своему обыкновению, в штаны, льняную рубашку и плащ, заколотый на плече застежкой. Все его люди носили штаны, самые разные: короткие и длинные, свободно сидящие поверх чулок и облегающие. Она давно уже заметила, что он предпочитает облегающую одежду. В ней он двигался уверенно и свободно.
Меч в ножнах висел у пояса. Меч этот был совсем особенный — с кельтским узором, но исполнен в манере викингов. Кинжал он держал в сапоге. Казалось, что он неуязвим, и все же ее сердце слегка сжалось: смертельная стрела может поразить любого, все люди из плоти и крови. Она это знала. Она видела, как умирал ее отец. И вдруг неожиданно для себя поняла, что не хочет смерти Конару. Да, он для нее — заноза, помеха, она мечтает от него избавиться, она даже ненавидит его. Но ни за что на свете она не хочет, чтобы он умер.
«Но этому он никогда не поверит», — подумала она устало, да это и неважно, она вовсе не собирается ему это рассказывать. Она поймала на себе его пронзительный взгляд — ледяной голубой огонь, от которого веяло холодом. И вдруг она заметила, что сидит перед ним обнаженная. На мгновение закрыв глаза, она вцепилась в простыню и резко дернула ее на себя, прикрывая грудь. Пытаясь изо всех сил сохранить достоинство, она бросила на него такой же ледяной взгляд и сказала:
— Вам не приходило в голову, милорд, что прежде чем войти в дверь, полагается постучать.
Лицо его оставалось непроницаемым. Что у него на уме? Об этом можно было только гадать.
— Миледи, когда я оставил вас, вы спали как убитая! Я не хотел вас будить, — произнес он тихо, затем прибавил, усмехнувшись: — Мне очень жаль, что я невольно оказался свидетелем вашей своенравной вспышки. Я не собирался нарушать ваше уединение.
— Зачем же нарушили?
— Сегодня отплывать уже поздно — прилив не позволит. Мы отправимся завтра на рассвете. Извольте быть готовы, Надеюсь, уложиться вы успеете. Во всяком случае, сюда вы добрались быстро.
— Я всегда успеваю уложиться, когда мне нужно ехать. Но раз вы даже не сочли нужным посвятить меня в свои планы, — она пожала плечами, — то и я не вижу смысла потакать вашим капризам.
С минуту он задумчиво молчал, глядя на нее, затем! прошелся по комнате и остановился перед ней, подавляя! ее одним своим присутствием.
— Вы можете и не укладываться, миледи. Вы можете даже не одеваться, а ехать, как есть, голая! Но ехать!!!
— Титул и состояние принадлежат мне, — напомнила она, и глаза ее сверкнули, смело выдерживая его взгляд. — Вы ошибаетесь, если думаете, что можете мне приказывать, как своей прислуге.
— Я этого и не думаю, миледи. Таких строптивых; слуг я не держу. Вам бы следовало знать меня лучше. Я сказал, что вы отправитесь со мной завтра утром, и так оно и будет.
«Как с ним бороться? Как все это переменить? И сколько он с ней пробудет, прежде чем исчезнет, уйдет к своей золотоволосой Бренне, или еще к кому-нибудь?» Она опустила глаза. Нельзя допустить, чтобы он разгадал ее мысли!
— Никогда вы ни о чем не попросите, викинг, — прошипела она сквозь зубы. — Вы только распоряжаетесь, словно кнутом щелкаете. Быть может, вам повиновались бы охотнее, если бы вы, хоть изредка, сами слушали других.
Он сел рядом, наклонился к ней, но она отодвинулась, прижимая простыню к грудям.
