при «Бод оф Трэйд»[16] есть комиссия. Она принимает экзамены. Плати деньги и можешь сдавать хоть на экстра-мастера, капитана с высшим дипломом. А ты на кого думаешь?
— Я? На второго штурмана.
— Ну, дерзай. Правда, к диплому у нас еще нужны рекомендации и знакомства. Просто так места не получишь.
И все-таки Алек решил попытать счастья. Для этого следовало на некоторое время расстаться с судном, побыть на берегу, чтобы заняться повторением мореходных наук. Так он и сделает. Прежде всего надо найти подходящее жилье.
Алек дошел до ворот порта. У проходной будки, заложив руки за спину, стоял «бобби» в своем обычном синем мундире и суконном шлеме. У него было добродушное, красное лицо человека, склонного к неумеренному потреблению пива. Алек остановился, поставил мешок на землю.
— Ну, что тебе, парень? — спросил полицейский, замети нерешительный взгляд Алека. — Говори.
— Не знаете ли, сэр, где я могу получить приличную недорогую комнату? Я был бы вам очень обязан. Как не знаю? Я все здесь знаю. Все, что связано с моим районом. И если ты не думаешь остановиться в Карлтон-отеле, я сумею тебе помочь, — захохотал «бобби».
— Пожалуйста.
— Ты хорошо знаешь Лондон? Нет? Ну, все равно найдешь. Иди по Ист Индиа Док роуд, упрешься в маленькую площадь. Там есть бординг-хауз[17] Нельсона. Нет, нет, к знаменитому адмиралу он не имеет никакого отношения, — опять засмеялся полицейский. — Однофамилец. Но тоже бывший моряк, капитан. Гостиница называется «Чарли Браун». Иди туда, там дешево, чисто и удобно. Внизу есть бар. Можно выпить, если захочешь. Понял?
Алек поблагодарил и через полчаса уже стоял в вестибюле невзрачного серого трехэтажного дома с вывеской «Чарли Браун».
Портье мельком взглянул на его мореходную книжку, сунул в ящик стола, протянул ему ключ с большой деревянной грушей:
— Второй этаж, комната семнадцать, четыре человека. Сколько предполагаете жить? Ну, платите пока за трое суток.
Алек поселился в бординг-хаузе «Чарли Браун». Этот морской дом был известен среди моряков всего мира. Там постоянно толкались «агенты» — люди, которые подыскивали пароходы безработным. Они брали высокий процент из первого аванса, но всегда старались найти что-нибудь подходящее. Койка в «Чарли Брауне» стоила недорого. Это устраивало Алека. Он жил экономно, не зная, как долго придется пробыть в Лондоне.
В первом этаже дома помещался бар под тем же названием. Вечерами там собирались моряки всех национальностей, пили пиво, рассказывали необыкновенные истории, иногда ссорились.
Здесь считали хорошим тоном, чтобы каждый моряк, возвратившийся из плавания, «отдавший якорь» в заведении Нельсона, оставлял в баре какую-нибудь безделушку на память. Поэтому все его четыре стены были увешаны картинами, моделями парусных судов, а с потолка спускались чучела птиц, маленьких крокодилов, ящериц, засушенные морские коньки и звезды.
Этот своеобразный морской музей в течение многих лет с любовью собирали хозяева, передавая традицию от отца к сыну. «Чарли Браун» существовал уже более семидесяти лет. Бар всегда был полон народа. Хозяин отпускал в кредит своим постояльцам, а им было удобно прямо из бара добираться до койки. Не надо далеко ходить.
Алек зашел в Торговую палату, записался на экзамены. Там их периодически принимала комиссия из маститых капитанов и опытных преподавателей морских колледжей. Ему сказали, что он попал удачно. Комиссия соберется через три недели. Представив необходимые документы, уплатив деньги, Алек засел за книги.
Из Лондона он послал длинное письмо Ивану Никандровичу. Алек писал:
«…если бы ты знал, мой дорогой, как мне хочется видеть тебя, походить по рижским улицам, побывать в местах моего детства. Помнишь наше реальное? Хальбкугеля и его русское произношение: «Ви должен говорить об этом вашему папа, молодой шеловек…» Умора! Я пишу редко, папа, но помню о тебе всегда. К сожалению, жизнь складывается так, что я не могу сейчас вернуться. Большую часть времени провожу в море. Твои письма подчас гоняются за мной месяцами, но все равно они огромная радость. Как будто бы я и поговорил с тобой.
Как тебе, наверное, тоскливо там одному? Ну, ничего, папа, я уверен, что мы с тобой еще увидимся. Мне так не хватает тебя и Риги… Пиши мне больше. Очень тебя прошу. Пиши обо всем. Не встречал ли кого-нибудь из, моих друзей? Может быть, они подавали весточку о себе… Сейчас я в Лондоне. Ушел с судна, живу в бординг-хаузе. Это для того, чтобы подготовиться к экзаменам на штурмана, которые буду держать при «Board of Trade» — Торговой палате. Без такого диплома плавать помощником капитана нельзя. А мне надо как-то выбиваться из матросов. Да и плавать немного поднадоело. Хочется походить по земле. Закончу все береговые дела и снова уйду в море».
Ответ пришел неожиданно быстро. На конверте был только английский почтовый штемпель. Вероятно, Иван Никандрович просил кого-нибудь из знакомых моряков бросить письмо в Англии, минуя русскую почту и возможную перлюстрацию. В конверте лежало еще одно запечатанное письмо, адресованное Алеку. Он сразу узнал мелкий, ясный почерк Кирзнера. Кирзнер! Вот это здорово! Вот радость! Он так долго не имел от него вестей.
Сначала Алек принялся за письмо отца. Оно было бодрое, полное надежд на будущее. Иван Никандрович сообщал, что уже не работает у Нудельмана. После очередного еврейского погрома старик закрыл контору, продал свои пароходы и уехал в Аргентину. Он хорошо расстался с Чибисовым, заплатил ему за полгода вперед, и сейчас Иван Никандрович служит в агентстве Русско-Азиатского общества, получает приличное жалованье, правда не такое, как у Нудельмана, да что поделаешь, времена тяжелые, вообще он доволен жизнью. Вот только сына ему не хватает. Он живет все там же, на Марининской, в старой их квартире, взял женщину, она ведет его хозяйство… Очень славная, нестарая женщина…
Когда Алек дошел до этих строчек, он понял, что отец нашел себе подругу. Он вспомнил портрет матери, висевший в столовой, сердце защемило, но он не осудил отца. Наверное, ему было очень трудно одному, а эта женщина помогла переносить одиночество. Ну что же. Такова жизнь.
После того как Алек дважды перечитал письмо отца, он принялся за второе.
«Дорогой Алеша, — писал Бруно Федорович. — Ты уж прости меня за такое долгое молчание. Я получил несколько твоих писем, но отвечать не было возможности. По многим причинам. Я мотался по всей России был и на казенных хлебах, жил в разных городах. Письма, как могла, пересылала мне Маруся. Да тебе не знал куда писать. Ведь ты как Летучий Голландец. Ну, что рассказать тебе о наших делах? Все идет как надо. Трудно, медленно, но верно.
