и Бригитт. Та тоже его поблагодарила.
И уже когда он садился на коня и, наконец, хотел кивнуть кучеру, из окна кареты высунулась его жена и сказала томно:
— Господин мой, велите ехать по улице Красильщиков.
— Зачем же нам по ней ехать, госпожа сердца моего, та улица ведет на запад, а нам надобно к южным воротам, — удивился кавалер. — Да и дух там дурной.
— Хочу приглядеть себе шарф синий. Он будет мне к лицу, — невинно отвечала жена.
— Как пожелаете, — кивнул он и, повернувшись к Рене, сказал. — Ротмистр, езжайте к южным воротам.
— Потом надобно будет заехать на улицу Святой Матильды, — продолжала Элеонора.
— Зачем же нам туда? — опять удивлялся Волков.
— Там, в пекарне Бренера, хочу купить себе хлебов.
— Хлебов?
— Да, хлебов и пряников.
— Помилуйте, сударыня, в обозе пять или шесть корзин с едой, там и хлеба есть. И… Чего там только нет, — не понимал Волков.
— Я хочу пряников! — твердо сказал госпожа фон Эшбахт, глядя прямо в глаза мужу.
— Так, может, пошлем кого-нибудь, — предложи ей он. — Пока вы будете выбирать шарф, вам купят пряники.
— Я сама хочу выбрать себе и шарф, и пряники, — говорила она, и по ее тону Волков понимал, что она не уступит.
— Нас будут ждать мои офицеры, — произнес он наконец, — это будет невежливо.
— Подождут, — зло сказала жена, — ничего, со мной, например, этой ночью тоже обошлись невежливо, и я смиренно ждала, когда все закончится. И офицеры ваши подождут, пока ваша жена покупает пряники.
Больше ему сказать было нечего, разве что только кучеру:
— На улицу красильщиков езжай.
Карета тронулась, а жена его победно на него глянула из окна проезжающее кареты. А Сыч вздохнул и спросил:
— Теперь госпожа с нами будет жить?
— А как ты думаешь, болван? — зло ответил Волков и дал шпоры лошади.
Когда карета остановилась во дворе его дома, кавалер чуть не расхохотался, глядя на выражение лица свой жены. Максимилиан держал ему стремя, когда он вытаскивал из него больную ногу, а сам он губу закусил, пытаясь сдержать смех. Но это было непросто, если хоть краем глаза взглянуть на вытаращенные глаза и на перекошенное лицо молодой женщины.
— Господин мой, — орала она, все еще торча из кареты. — Это постоялый двор какой-то?
А по двору, меж ног лошадей, бодро бегали перепуганные таким нашествием куры, в хлеву трубно замычал бык, а на пороге стояла худощавая девица, босоногая и в потрепанном платье.
Волков усмехнулся и ответил, разминая спину после долгой езды:
— Нет, госпожа, это и есть поместье, хозяйкой которого вы являетесь.
— Что, этот мой дом? Мне что тут жить? — не верила Элеонора Августа. — Вы шутите, муж мой?
Тут же из другого окна кареты выглядывало лицо Бригитт. Она как раз была спокойна, и ее лицо выражало больше интереса, чем негодования.
Все еще усмехаясь и поглядывая на женщин, то на одну, то на другую, кавалер сказал:
— Ну, если у вас нет другого мужа, то придется вам пожить тут.
— Господь милосердный, — взвизгнула дочь графа, но нет, она не просила помощи у Господа, она пылала яростью, — в поместье моего отца даже подлые, и то в лучших домах живут.
— Уверяю, внутри намного лучше, — стал уговаривать ее Волков, открывая ей дверь кареты. — Выходите и посмотрите дом изнутри.
— Нет, я уеду домой, буду жить там, пока вы не построите дом, подобающий женщине из рода фон Маленов, — кричала она, пытаясь захлопнуть дверцу.
— Нет, вы не уедите, — наконец изменил тон кавалер, — выходите и займитесь размещением.
— Нет, не выйду, — упрямилась жена.
— Хорошо, — с нехорошей ухмылкой произнес Волков, он повернулся, прошел пару шагов и заговорил с кучером, который все еще сидел на козлах. — Ну, а тебя тоже нужно уговаривать?
— Меня? — удивился кучер. — Мне тоже в дом идти?
— Лошадей распрягай, дурень! — заорал Волков. — В конюшню их веди, пои, корми и чисть!
— Ах, вы про то! — обрадовался кучер госпожи и полез с козел.
— Не смей! — закричала из кареты Элеонора Августа. — Не забывай, чей ты слуга!
Кучер замер, но стал коситься на Волкова. А Волков ничего ему говорить не стал, просто показал крепкий рыцарский кулак, ну а лицо его говорило само за себя. И кучер сразу понял, кто тут хозяин, недолго думая, спрыгнул с козел и стал выпрягать коней из кареты.
— Не смей, а ну, не распрягай лошадей, холоп! — кричала ему его бывшая хозяйка, но он словно не слышал, озирался немного испуганно и пожимал плечами. Мол, не я виноват.
А кавалер, подойдя к открытой дверце кареты, произнес, протягивая руку:
— Госпожа, пойдемте в дом.
— Нет! — взвизгнула Элеонора Августа. — Уберите руку, не пойду в холопскую хату.
— Ну, что ж, сидите, коли нравится, — сказал кавалер, — колодец вон там, уборная здесь, рядом с конюшней.
Он повернулся и пошел в дом, ему хотелось поесть и отдохнуть, у него впереди было много дел. Очень много.
Глава 22
Все было готово, тянуть больше смысла не было. В тот же день, что они вернулись домой, Волков позвал офицеров на ужин, и после того, как недовольная его жена, ее молчаливая подруга и сестра Тереза с детьми вышли из-за стола, он сказал офицерам:
— Господа, думаю, пришло время ответить поганым горцам за товарища нашего. Скажите людям своим, что те, кто пойдет со мной, не пожалеют, а те, кто со мной не пойдет на тот берег, те жить на моей земле не будут.
Все офицеры понимающе кивали. Это воодушевило Волкова.
Значит, все все понимали и были готовы. Только Бертье поинтересовался:
— Пойдем в набег?
Волков на мгновение задумался. Грабить села и предместья городов — дело веселое, бывало, что и прибыльное, но уходить вглубь вражеской земли он не хотел, поэтому ответил:
— Нет, Карла били на ярмарке, ярмарку мы и ограбим.
— Отличная мысль, — сказал Рене.
— Дело прибыльное, — согласился Роха.
— Одним днем все быстро сделаем, — продолжал Волков. — Вышли, оцепили, взяли все, что дорого и в лодки влезть может, ушли.
— Все, что дорого? — уточнил Бертье.
— Первым делом нужно переловить всех менял и купцов, деньги — главное. Второе — торговцы мехами и шубами, третье — торговца перцем, четвертое — торговцы материей, парча и шелк нынче в хорошей цене.
— Сыч нам рисовал, где ярмарка, где пристани и подъезды к ней, но он не сказал нам, где кто сидит, — сказал Рене.
— Он еще нарисует, — обещал кавалер. — Память у него прекрасная. Но для начала нужно знать, сколько у нас людей?
— Сто пятьдесят два человека, — сразу сказал Рене. — Шесть
