засохло, а потом уже сгорело. В чёрном-чёрном лесе живут чёрные-чёрные… а кто живёт?. Так и не поняли. Еще две группы спецназовцев сгинули. И на этом активную фазу операции завершили. Как красиво звучит. А ничего что более пятисот мужчин в самом расцвете сил не вернулось к своим семьям?
А вот китайские рабочие вернулись в Поднебесную. Не сразу, конечно. Им обещали самую надёжную охрану. Привлекли даже частные военные компании. Только вот однажды ночью загорелся забор вокруг строящегося химкомбината, а потом сгорел охранный блок … вместе с людьми. Вот тогда пока ещё живые китайские пролетарии устроили забастовку и отказались работать в Приозёрске. Где угодно в России в другом месте или на родине – это, пожалуйста. А тут – нет, нет и ещё раз нет! И с ними даже компартия и правительство ничего сделать не могли. А другие китайские рабочие в Приозёрск не поехали. Как и любые другие рабочие. Правда, некоторые все же польстились на длинный рубль (или какую другую длинную валюту). Но когда видели КПП, выжженную землю, когда слышали вой невидимых волков, когда что-то загоралось, когда кто-то из сменщиков загорался… или не возвращался, хотя шёл из столовой до спального блока… а потом его голову находили на колей проволоке забора… короче, даже самые жадные собирали манатки. Ну а те, кто не дружил с инстинктом самосохранения… да, они не вернулись. Особенно много жадных и без инстинктов поджарилось в спальном блоке.
И вот в один из июльских дней химкомбинат забросили и над ним лишь беспилотники да птицы стали летать. А люди… Нет, люди там не ходят теперь. Многомиллиардные инвестиции списали на форс-мажор. Какой? Какой надо, правильный форс-мажор, документально оформленный.
Когда умер отец, когда рухнул мир, когда Петя больше всего волновался за маму… именно тогда на него напал страх. Что его убьют, обязательно убьют из-за этих волков. Которых он не знал и знать их не хотел, которых он не выбирал. Но они перешли ему дорогу и теперь Петя Седых накрепко завяз с волками телепатами. Он заметил за собой слежку. Нет, не контору, те следили так, что редко когда и заметишь, а тут следили тёмные типчики, такие сначала стреляют из автоматического оружия, а потом разбираются – кого ухлопали. Боялся Петя не смерти как таковой, хотя, конечно, и её боялся. Ну, как не бояться? Но больше он боялся – так сильно, что до отчаяния! – не самой смерти, а того, что мама останется одна. Без отца и без сына. Она же старенькая, как и чем она будет жить?! Без любимых?! Пете нельзя было погибать сейчас. Но за ним следили и следили такие типы, что… в полицию или в контору идти бесполезно. Нет трупа – нет дела. А нет человека – нет и проблемы…
В особо грустную минуту Петя взял в руки гитару и стал перебирать струны и слова:
Человек человеку – не волк, а свинья
И каждый об этом знает…
Потом он включил запись на смартфоне и выложил песню в сеть. Комментаторы и диванные эксперты тут же обвинили его в депрессии и человеконенавистничестве. Депрессия была. Но людей он никогда не ненавидел. Ведь были друзья. Верные друзья. Позвони и скажи: «Я убил человека». Они только и спросят: «Говори адрес, откуда забирать труп». А ещё он любил некоторых людей. Он всегда любил маму. И довольно долго он любил Весту. Любил и изменил и тем самым предал. И нет теперь в его жизни Весты. Но есть любовь. В жёлтых СМИ на Седых стали вываливать ушаты грязи – пьёт, колется, залез в морг и занялся сексом с трупом. Ладно ещё труп выбрали женский – покончившей с собой студентки. Петя сказал мама: «Ничему про меня не верь. Со мной всё хорошо!» Это было не правдой. Хорошо с ним не было. Но ведь маму всегда надо успокаивать, когда про сына пишут и снимают всякую мутотень. Навязчивых и незнакомых журналистов Петя теперь без затей посылал на хуй. Отчего в прессе и на ТВ появлялись всё более ядреные сюжеты про некогда рок-кумира, а ныне мутное-быдло Седых.
В детстве Пете часто снился сон. Прекрасный цветной сон (говорят, некоторым людям снятся только чёрно-белые сны, а некоторым совсем не снятся и они лишены возможности любоваться творениями собственной фантазии и подсознания). Петя бежал по холму, бежал, раскинув руки, и кричал в небо: «Я могу летать!» и действительно подпрыгивал всё выше и выше и взлетал. Он хотел показать своё умение друзьям, но их почему-то никогда не было рядом, он хотел показать маме с папой, что он научился летать, но и родителей во сне не было. Это добавляло нотку грусти в сновидение. Петя летал и вбирал в себя солнечный свет, белые облака, пёстрый луг внизу… Наяву он пытался воплотить сон в жизнь, разгонялся с холма и бежал, раскинув руки, и подпрыгивал… и на долю секунды казалось, что он действительно взлетал… но потом неумолимая гравитация (таких слов в детстве, конечно, Седых не знал) брала своё – приземляла малыша, не умеющего летать, как и все остальные люди. Петя много раз пытался. Но он так и не взлетел наяву, а не во сне. Говорят, что с помощью веры можно сдвинуть гору. Петя верил в себя, в то, что он может летать настолько, насколько человек вообще может верить во что-нибудь. Но, видимо, летать могут только те люди, которым помогает Бог. Теперь-то, конечно, можно взять билет на самолёт… но это уже не то. Летать самому и летать в аэробусе – это две большие разницы.
Ностальгия по детству попёрла. Седых знал, что ему не надо пить, но не пить он не мог, он не мог пережить сегодня, которое завтра станет вчера. Ему хотелось в завтрашнее сегодня, потому что в сегодняшнем вчера его ничего путного не ждало. Замкнутый круг – отец умер, Весты и группы у него больше нет, волков он не видит, но из-за них у него постоянные неприятности. Короче, перефразируя Кундеру, у него наступила невыносимая тяжесть бытия. Гравитация не дает летать и на каждого человека, даже партийного, давит атмосферный столб весом в 214 кило, Остап Бендер не даст соврать!
В магазинчике шаговой доступности он взял пива и водки, а ещё сосисок с сыром и хлебушек. Дома он порезал хлеб, накрыл его сыном и на минутку положил тосты в микроволновку, микроволны раскрутили молекулы воды
