стало не по себе. Несколько мгновений он почти в упор смотрел мне в глаза, потом вдруг словно бы кивнул головкой куда-то мне за спину, влево, и присвистнул сипловатой дудочкой. Я оглянулась. Наполовину загороженный ржавым помойным контейнером, метрах в четырех от меня там стоял на одном колене Храп. Дуло его пистолета, с матовым ободком, похожее на кокаиновый зрачок, смотрело мимо меня, туда, где был Тимур. За долю секунды я сообразила, что охрана не могла видеть Храпа: их джип стоял дальше. Лицо Храпа было на треть прикрыто кепкой. Видно было только, что он скалится фиксой и серыми деснами. Я закричала странным, не моим, высоким и сипловатым голосом, как у снегиря:
– Не надо, Храпушка! – и растопырив руки, метнулась наперерез дулу.
Я услышала короткий, но вместе с тем какой-то нудный хлопок – и что-то то ли жаркое, то ли, наоборот, холодно-мятное лопнуло у меня в груди. На мгновение стало очень больно, а затем я стала медленно-медленно падать. Так же медленно снегирь сорвался с ветки и долго-долго мчался куда-то к солнцу, растворяясь в нем. Мое зрение и слух стали на несколько секунд объемными. Не было ни верха, ни низа, ни права, ни лева. Я одновременно все видела и все слышала. Храп зачем-то снял кепку и смотрел на меня своими рысьими желтыми белками с двумя насечками бессмысленных зрачков. Он снова стал поднимать пистолет. Тимур повернулся к Храпу, не отводя телефона от уха. Его серые глаза стали синими. Раздался страшный скрежет со стороны охранного джипа. Я успела понять, что скрежет – это пальба. Пунцово-черное лицо Храпа стало падать в мою сторону. Он не отпустил пистолет, и тот вонзился в снег вместе с рукой по локоть. Локоть дернулся, и раздался еще один хлопок. Храп стрельнул в землю. Моя куртка была расстегнута. По белому свитеру растекалось большое червленое пятно, как у снегиря. Зачем-то я попыталась свистнуть, но у меня ничего не получилось. Потом все поплыло вверх. Я поняла, что это поднял мою голову Тимур. Я увидела, что он плачет. Его лицо превратилось в серое дождливое крестовское небо. Где-то далеко, за солнцем, просвистал две ноты снегирь. Я не поняла, какие именно. Первая была вопросом, самым главным в жизни, а вторая – ответом. Ответом на все вопросы. Все говорят, что в момент смерти перед человеком проходит вся его жизнь. Вот она и прошла передо мной. Не знаю, умираю ли я. И никто не знает. Да и не надо знать…
О разведчиках и не очень (Рассказы)
Разведшкола отца Евстафия
С Борисом Петровичем (фамилии не знаю) мы познакомились пару месяцев назад в аэропорту города Якутска. Я был там в командировке.
Рейс в Москву задерживался на два часа. В аэропорту я основательно закупился местной косметикой на основе пантов оленя. «Тапабан» называется. Для жены. Скраб, гель для душа, крем дневной, крем ночной, мыло, смесь для ванны, тоник, лосьон, молочко для тела.
Кстати, очень хорошая косметика. Совсем не хуже французской. А то и получше. Настоятельно рекомендую.
Съел я пирожок с капустой, запил квасом. Поикал. Сижу. Думаю про панты. Верчу в руках книжку, которую мне нужно непременно в ближайшее время прочитать и отрецензировать. А читать, если честно, лень. Чтиво, мягко говоря, специфическое.
И тут подсаживается рядом ко мне веселый старикан. Лет семидесяти пяти – восьмидесяти, не меньше. Слегка явно навеселе. Бодрый, подвижный. Невысокий, поджарый, глаза синие, с каверзинкой. Весь розовый, с аккуратными усиками цвета лунного инея. Улыбается:
– Вон вы сколько рогов накупили. Супруге?
– Ей.
– Анне?
– Да… – я опешил, – а?..
– Хорошее дело. Есть такая сибирская примета: не хочешь, чтоб жена тебе рога наставила, сам ей подари панты… Вы ведь не сибиряк?
– Нет.
– Сразу видно.
– А как вы определили? И насчет «Анны»…
– Профессия у меня такая… Вы – москвич. Я уверен. И – гуманитарий. Так?
– Точно! А что у вас за профессия, если не секрет?
– Теперь не секрет.
– ?..
– Я разведчик. В прошлом, конечно. Уже двадцать лет на пенсии. Полковник КГБ. Так что я все про вас знаю, – старикан заговорщически-ласково улыбнулся.
– Ух ты!
– А вы все-таки – гуманитарий.
– Типа того. Филолог. Преподаю. Рассказики пишу для газет-журналов.
– Ну, тогда дарю сюжет. Такого сюжета вы нигде не найдете. Хотите?
– Очень.
– Вас зовут Владимир?
– Да!.. А?..
– А меня – Борис Петрович. Очень приятно. Я, собственно, что к вам, Володя, подсел…
Старикан залез во внутренний карман своего пиджака, достал паспорт. Раскрыл.
– Ой! – сказал я.
Паспорт был мой.
– Он вон там, около пантовой лавки лежал. Ну, я и подобрал. Оглянулся – вижу, вы мирно пирожок жуете… Держите.
– Спасибо!
– Не за что… И извините за спектакль.
– Погодите… Погодите, Борис Петрович. Ну, «Владимир», «Анна», «москвич» – это понятно… Это есть в паспорте. А насчет «гуманитария»?.. Об этом в паспорте нету…
– Нету, Володя. В паспорте – нету. Но, во-первых, посмотрите на себя в зеркало. У вас не лицо, а, извините, избранные труды по истории раннего французского символизма. А во-вторых, эта книжечка у вас в руках, опять же извините, – чистый диагноз.
В руках я держал книжку под названием: «Когнитивная поликодовость межкультурной коммуникации. Вербальные и невербальные аспекты диалога культур».
– М-м-м-да, пожалуй… – согласился я, почему-то густо покраснев.
– Я вообще-то, Володя, живу в Москве. Хотя родом – сибиряк. А сюда, в Якутск, прилетел, потому что у меня тут правнук родился. Назвали в честь меня, Борисом, – шмыгнул носом Борис Петрович и гордо погладил лунный иней усов.
– Поздравляю, Борис Петрович!
– Спасибо. Два дня отмечали. Вот сейчас улетаю. Поэтому…
Борис Петрович залез в другой внутренний карман пиджака и извлек оттуда плоскую овальную фляжку:
– Предлагаю… Нет, настаиваю и еще раз настаиваю на «по бульке» за моего Борю. Тем более что фляжку надо до полета допить. А там еще булек на шесть…
Фляжка у него была очень интересная. Явно старинная. С причудливым вензелем: «О.Е.». Кроме отвинчивающейся крышки сверху фляги, справа сбоку и слева сбоку, как два ушка, были привинчены еще две крышки. Все три крышки явно служили стопками. И на всех них был точно такой же вензель: «О.Е.». Только маленький. Борис Петрович открутил две крышки – сверху и слева. Разлил. Граммов по двадцать.
– Интересная у вас фляжка, – сказал я.
– Очень. Сейчас расскажу. Держите. Prosit! За Борю!
– За Борю! Prosit!
Мы выпили.
– Очень оригинальный вкус, – вставил я.
– Это настойка. Сами, Володя, догадайтесь на чем.
– Ясно…
– Да, все на них же, на пантах. Там еще кое-что: травы-ягоды-грибы… Но это
