в холодном ночном воздухе. Проходим чащу кустов. Потревоженная маленькая рептилия яростно изгибается в своем укрытии из опалых листьев. Пораженная, Амали напрягается, затем расслабляется.
Я прикусываю губу, пытаясь сдержать дикость, которую она вызывает во мне.
Оставить ее нетронутой в пещере было нестерпимо трудно.
Возможно, она ведьма или лесная нимфа.
Это объяснило бы ее власть надо мной.
Я использовал все до последней капли своего самообладания, чтобы не взять ее прямо там. В другом месте и в другое время я бы трахал ее до тех пор, пока мы не останемся без сил, но сегодня ночью не могу позволить себе быть таким безрассудным.
Я ранен.
И на грани истощения.
Я использовал свою силу больше раз за последние два дня, чем за последние три зимы. Я начинаю ощущать странные эффекты. Моя кожа стала чуть светлее. Мое сердце бьется медленнее. Рана на моем плече на удивление быстро срастается. Когда замерзаю, это длится дольше и более интенсивно.
Мое зрение стало острее.
Слух более чуствительным.
И у меня появилось это странное желание сражаться и уничтожать каждого врага, стоящего на моем пути.
Я чувствую себя странно.
И не могу позволить себе сжечь оставшуюся энергию, когда мы так близко к деревне.
Что-то заставляет Амали оглянуться через плечо.
— Знаешь, я думаю, мы могли только что покинуть Запретное место. — Ее голос звучит тихо, почти благоговейно.
— Запретное место? — Похоть заглушает мой голос. Это становится смешным. Нет смысла больше это скрывать.
— Когда я была ребенком, деревенские старейшины рассказывали о месте на южной окраине леса, где деревья уступали место древним каменным баррикадам. Любое место, где лес отказывается расти, испорчено, и все тиги знают, что ходить по испорченной земле сулит неудачу. Всякий, кто туда пойдет, станет проклятым. Во всяком случае, такие ходят старые сказки.
— И ты думаешь, что проклята теперь, когда пересекла испорченную землю, Амали?
— Я уже была проклята, — тихо говорит она. — Когда мидрианцы пришли на нашу землю и убили моих родителей… вот тогда я стала проклятой. — Она тихо смеется — темный, соблазнительный звук. — Однажды я уже избежала верной смерти. Теперь меня никакое проклятие не напугает.
Я молчу и ласкаю большим пальцем ее щеку
Это все, что я могу сделать.
Под копытами Облака шелестят осенние листья, когда мы достигаем скалистого выступа. Отсюда открывается прекрасный вид на лес внизу. Земля уходит в глубокую долину, уходящую далеко в темноту. Мы находимся на окраине Комори, смотрим вниз через обширную рощу серебристых деревьев, их тонкие стволы бледны и призрачны в лунном свете.
Холодный ветер дует по деревьям, раскачивая скелетные безлистные ветви. Ночная ворона издает скорбный крик, и ее голос разносится далеко по залитой лунным светом долине.
В последний раз, когда проходил этот путь, я не осознавал, насколько это очаровывающее место.
Возможно, с ней все кажется другим.
— Я никогда раньше не была в этой части леса, — Амали говорит приглушенным, почти благоговейным тоном. — Здесь странно… тревожно.
— Тревожно? Не согласен. Здесь спокойно и безмятежно. Я предпочитаю его вонючим трущобам столицы.
Амали фыркает:
— Ты, вероятно, найдешь и кладбище спокойным и безмятежным. Нет, в этом месте есть ощущение непохожести. Я чувствую это нутром. Это жутко.
Я бросил взгляд на холодную долину, вглядываясь в ночь, в тишину и даль места, которое оставалось нетронутым тысячи зим… пока не пришли мидрианцы.
Что-то привлекает мое внимание.
Там.
Вдали, на краю горизонта, движется серое пятно. Оно такое слабое, что едва заметно, но, к счастью, у меня сейчас хорошее зрение.
Что-то не так.
Это серое пятно — дым.
Лес горит.
Во мне зарождается сильное чувство безотлагательности, разжигающее мое напряжение и раздражение, угрожающее превратиться в адский гнев.
С каких это пор меня так сильно волнует деревня тигландерс, о которой я ничего не знаю?
— Амали, — тихо говорю я, вдыхая ее теплый, земной аромат. — Отсюда ты знаешь направление, где находится твоя деревня?
— Конечно. Это на север.
— Покажи мне, — говорю я ей, хотя уже знаю ответ.
Она поднимает руку и показывает. Ухоженный кончик ее пальца указывает на пятно на горизонте.
— Там. За гребнем долины. Что случилось, Кайм? В чем дело? — Ее тон становится резким. Она не видит того, что вижу я, но чувствует, что что-то не так.
Единственный шлейф дыма говорит о костре. Кто-то в дороге. Готов поспорить на все мое золото иншади — это отряд мидрийских солдат. Им все равно, выдает ли дым их местоположение. Якобы на этой земле им некому бросить вызов.
— Где в этом лесу стоит мидрийский форпост, Амали?
— На востоке. На мысе у большой излучины реки Сибериус стоит гарнизон. На коне от нашей деревни примерно день езды. — Горький смех срывается с ее губ. — Мне ли не знать. Я была там и не по собственному желанию. Жалкое это место. В гарнизоне постоянно находятся около сотни солдат. На окраине нашего села есть еще одна небольшая застава, где находится около десятка солдат. Они меняются из гарнизона каждые несколько лун. — Она издает низкий звук отвращения в горле. — Они пьют, играют в азартные игры, курят табак, насилуют наших женщин и приказывают нам выполнять их приказы, и мы ничего не можем с этим поделать. Их ублюдочные дети теперь наши дети. — Она поворачивается и свирепо смотрит на меня. — Что ты видел, Кайм?
Мое сердце бьется немного быстрее. Кровь стремительно покидает мою голову и скапливается в члене, что на мгновение лишает меня дара речи.
Мне нравится это выражение ее лица. Это напоминает мне дикий, нарушающий пределы взгляд, который былу нее, когда она только убила Хоргуса.
Клянусь Оракой, она была свирепой.
В то время я был слишком холоден и сосредоточен, чтобы полностью оценить это, но теперь позволяю себе восхищаться ею.
Ее гнев чист. Я никогда не смогу полностью понять это, потому что никогда не был по-настоящему бессильным.
— Еще не слишком поздно, — заверяю ее. — Я предполагаю, что дворцовый гонец прибыл в гарнизон некоторое время назад. Они бы послали атакующие силы, как только пришло известие, но мидрийские солдаты не ездят ночью, если только это не жизненно важно. Они будут ждать до утра, прежде чем заняться своей грязной работой.
— Как
