сейчас приду, а сам думаю: сделаю-ка я ему укольчик, пусть поспит. Пока ходил, пока вернулся, прихожу, а он на листе ноты пишет. Ты что, говорю, музыке обучался? «Да нет,– отвечает, – у меня и слуха никогда не было, это они меня только что научили».
Честно говоря, я не сообразил, что ему сказать. А он мне говорит: «Знаешь, доктор, а они меня через стенки научили видеть!»
– Как так?– спрашиваю.
– Не знаю, говорит, но вот смотри – сейчас за стеной медсестра идет, маленькая такая, пухленькая. Катит столик с лекарствами.
Я подошел, открыл дверь, и точно – мимо проходит со столиком сестричка из интенсивной терапии. Ее все Пончиком за глаза называют. Она и правда такая, как Сава ее описал. А он ухмыляется и говорит, что теперь, я, мол, все вижу, даже что в других комнатах делается, все становится, как стеклянное, если захочу, конечно.
– Слушай, дружище, а нельзя ли с ним пообщаться?– мне эта история показалась любопытной.
– Отчего же, приходи, кофе попьем. Халат только не забудь.
В тот же день, хотя, скорее – уже под вечер, я приехал в клинику. Нам с Саввой разрешили выйти в парк, и мы долго ходили по сумрачным аллеям, усеянными желтыми пятипалыми листьями. Савва говорил поначалу медленно, как бы стесняясь, и по всему было видно, что делает он это исключительно из уважения к своему доктору, и я его интересую лишь как повод скоротать серое, растянутое до бесконечности больничное время.
– Вот я и сейчас, если захочу – вижу через стены, а не захочу – не вижу.
– И как вы к этому относитесь? – Спросил я.
– Да как отношусь? Лечусь вот… – вздохнул мой собеседник.
– Зачем? Разве плохо с этим жить?
– Не знаю… Не хочу я этого. Много лишнего знать – ни к чему мне, – Савва снова вздохнул.
– Ну, хорошо, вот вы рассказывали про музыку из розетки, а что было после того, как музыка закончилась?
– А она не закончилась. Доктор мне как укол сделал, так я и «улетел». Вроде как растворился, а потом снова собрался, только уже в другом месте.
– Интересно, и где же?
– Не знаю. – Савва слегка мотнул головой. – Это был зал какой-то, только он был словно половинка шара. Все белое внутри, похожее на пенопласт. И люди там были какие-то странные.
– Почему странные? – спросил я.
– Да какая-то одежда на них непонятная, вроде как живая, что ли? Я такого раньше никогда не видел. Ну, испугался сперва, понятное дело. А они сразу ко мне, мол, не волнуйся, мол, все в порядке, и давай меня хвалить на все лады. Ты такой, да сякой! Я за всю жизнь столько про себя не слышал, сколько они за минуту наговорили. А я не то, чтобы насторожен или что-то еще, я вообще был никакой. Представляешь, вообще ничего не думаю и не хочу даже. Все как-то мимо меня.
– А сколько их там было? Двадцать три?
Он повернулся ко мне и как-то настороженно спросил:
– Почему двадцать три? С чего ты взял?
– Да нет, это я так. Подумал просто…– ответил я примирительно.
– Не надо «просто»! И не перебивай! – Савва еще смотрел какое-то время на меня встревожено, а затем, откашлявшись, продолжил.
– И тогда подходит ко мне самый старый из них и говорит, мол, сейчас мы тебе покажем фильм, ты такого раньше не видел и вряд ли увидишь. Он про будущее. Испуг мой еще не прошел, и я спросил насчет того, где я нахожусь и кто они такие. А те отвечают, чтобы я не боялся, и что сразу после фильма они меня отправят обратно. Ты понимаешь, я никогда раньше не был в таком состоянии, все у меня всегда получалось, всегда все уважали, а тут прямо как кота в мешке привезли куда-то, чтобы фильм показать. Убьют, думаю, и никто не услышит. Тогда этот старый говорит, что никто мне вреда не причинит, а если я сомневаюсь, так они меня могут прямо сейчас отправить обратно, но второй раз уже встреча не получится. И тогда я почувствовал что-то такое, вроде интереса или уверенности и говорю: «Ладно, только побыстрее, а то меня в больнице хватятся.»
А они засмеялись и начали показывать это… ну, фильм, короче. Хотя, на фильм это совсем непохоже было…
Савва остановился и, подняв какой-то корень, стал рассматривать его на
вытянутой руке со всех сторон, затем отбросил в сторону, продолжил.
– Да, так вот… Ты знаешь,– он незаметно, но очень естественно перешел на «ты» – Это не было похоже на фильм. Совсем! Во всяком случае, я ничего подобного раньше не видел. Весь полусферический свод исчез и, как-то само собой получилось, что мы: то стоим посреди города, а то проносимся над ним. Было понятно, что это Киев, они начали с того, что показали правый берег, а затем – где мы только не летали! И над Русановкой, и над Куреневкой, даже на Корчеватом были. И везде пусто! Понимаешь? Совсем пусто! Нет никого! Все заброшенное, кое-где были мертвые люди или животные, но не часто… А потом, я так понял, мы подлетели к Припяти, и я увидел, как горит станция, вернее догорает уже. Все разрушено, как после взрыва, чуть поодаль брошенная техника и дыма много. Опять к Киеву подлетели, и я опять увидел мертвых. Не знаю, что там случилось, но это были дети, полный автобус детей.. Давно уже там они.. И водитель за рулем… – Он заплакал, – Извини. Я и тогда расклеился, только больше. Упал на колени и первый раз в жизни молился! Господи, говорю, ну за что детей-то? Прости, Господи, всех людей, ну, не было у них поводыря, дурили их все кому не лень, вот и заблудились, сами того не ведая!
Стал там на коленях ползать и просто ору от отчаяния, это ж, думаю, и мои где-то там будут… А эти, со стариком во главе, все показывают и показывают. В общем, потом упал я лицом вниз и истерика прямо со мной. После, я совсем какой-то угрюмый стал, все мне все как-то тяжело и безразлично сделалось, и сказал я тогда, мол, возьми меня, Господи ! А те сзади подходят и говорят: «Молодец, молодец, мы даже не думали, теперь, может, все иначе будет». И затем я снова очутился в больнице. Знаешь где? На третьем этаже, есть в коридоре такая ниша, вроде предбанника квадратного, он сейчас завален мебелью со всех палат, где ремонт идет.
