переулка, так что напарники бодро до него дошагали, выбрали столик в углу напротив входа и углубились в меню.
Франц Класхофен вышел из двора на неширокую, очень оживлённую улицу и огляделся. Справа призывно мигало огоньками название «Гастробар», и он поморщился: при всём своём богатстве, был он прижимист, и предпочитал выпивать дома, а не переплачивать за любимую аква-виту втрое. Слева, сразу за хорошо знакомым ему антикварным магазином, из настежь распахнутой двери ресторана пахло бараниной, пряностями, пловом, и Класхофен снова скривился. Восточную кухню он не любил.
Наконец, его рассеянный взгляд упал напротив, чуть левее. Прочитав название «Попугай Джона Сильвера», Бешеный Франц чуть усмехнулся: как раз к этому литературному персонажу он питал некоторую симпатию.
Невидимые игральные кости перевернулись в воздухе, покатились, и капитан-лейтенант Кулиджанов получил право внеочередного хода…
– Саш, не оборачивайся, – тихо сказал Никонов.
– Рассказывай.
– В дверях стоит Класхофен и оглядывает зал. Тебя он знает в лицо, ты его допрашивал, а я сидел за зеркалом.
– То есть, он в Москве?
– Потрясающая догадливость!
– Что он делает?
– Вошёл, садится за столик справа, лицом к двери. Я бы сказал, в пятнадцати метрах за твоим левым ухом.
– Вот тьма! Если я встану, он сразу меня опознает… Вызвать подкрепление? Пока он будет есть…
– Погоди, у меня есть идея…
Глеб уткнулся в меню, потом поднял взгляд и взмахом руки подозвал официантку. Сделав заказ – причём Кулиджанов потом и под угрозой казни не вспомнил бы, что именно он попросил принести – инспектор встал и сообщил:
– Пойду, руки помою.
Видимо, руки он долго отмывал от чего-то очень грязного, потому что за столик вернулся минут через семь, а то и десять. Капитан-лейтенанту эти минуты показались вечностью, а нежнейшие равиоли с грибами встали поперёк горла, словно сухая корка.
– Ну, что? – прошипел он, едва напарник занял своё место за столом и принялся за еду.
– Четверть часа, и всё будет как в аптеке.
– В смысле?
– Наш фигурант заказал томатный суп, отбивную и зелёную фасоль. Томатный суп по моей просьбе сделали довольно острым, так что лёгкое изменение вкуса пройдёт незамеченным… И мне опять придётся покупать для мамы снотворное!
Кулиджанов в чудеса не верил, поэтому на всякий случай приготовил амулеты: сеть, сонное заклинание и даже ледяное копьё. Ему нужно было только активировать их одним жестом, создавая в то же время опасность для многочисленных посетителей, официанток и даже снующей по улице публики.
– Ешь давай, – слегка пнул его под столом Глеб. – Патруль я тоже вызвал, должны придти через двадцать минут.
И он сунул в рот маленькую зажаренную целиком картофелину.
– Почему снотворное? – поинтересовался капитан-лейтенант, когда сладко спящего Бешеного Франца упаковали в орихалковые наручники и погрузили в экипаж городской стражи. – Как тебе это вообще в голову пришло?
– Потому что я уверен был, от любых магических воздействий на нём навешано щитов, как чешуи на драконе. На руке у него перстень с агатом, если ты заметил, да ещё и маленький бриллиант в этот агат вмонтирован. Проверь – я готов дать палец на отсечение, что это определитель ядов. А мамино снотворное не определяется, оно не яд и даже не алхимическая разработка. Травы, особым образом усиленные, семейный рецепт.
– Ну, ты даёшь… – сказал Кулиджанов, потому что других слов у него не нашлось.
В семь часов возле театра ещё только начали собираться самые разные личности: страждущие, надеющиеся на лишний билетик, перекупщики, этими самыми билетиками обладающие и перепродающие их за два-три, а то и пять номиналов, пара репортёров…
Как и вчера, афиши у входа кричали о возобновлении на два дня старой постановки знаменитой пьесы Уайльда. Вот только в сегодняшнем варианте перечень актёров шёл перечислением, без указания, кто какую роль играет. И, разумеется, первым в этом списке шёл Илларион Певцов. Указывалось также, что после представления публику ждёт сюрприз.
Остановившись перед афишной тумбой, Суржиков ткнул в неё пальцем:
– Ты понимаешь, что он сделал?
– Пока нет, – откликнулся Алекс. – Привлёк внимание к театру?
– Это да, конечно! К этому конкретному театру, к бенефису Мавлюдовой, да и к себе самому… Но я не об этом.
– А о чём?
– Потом расскажу, – пробормотал Суржиков, косясь на репортёра, целенаправленно двигающегося в их сторону.
На служебном входе Владимир раскланялся с вахтёром и повлёк напарника в сторону малого фойе, ещё не заполненного публикой. По дороге он примерно тридцать раз поздоровался со взбудораженными рабочими сцены, несущимися с самым озабоченным видом костюмерами и нахмуренными осветителями. Гримёрки, коридоры и дежурные помещения, декорационные и софитные, всё в театре, вплоть до мастерских и нотной библиотеки, жужжало и приглушёнными голосами что-то обсуждало.
– Вот Тьма, поздно мы приехали, – сказал Суржиков с самым озабоченным видом. – Надо было на час раньше.
– Почему, – удивился Алекс, не успевавший за полётом творческой мысли помощника.
– Илларион здесь уже. И поговорить с ним до начала я не успею, он занял гримёрку и готовится.
– Как?
– Понятия не имею, тут уж у каждого свои чудачества. Я по-простому текст повторял, Яншин, говорят, пел, а кое-кто и пил. Певцов закрывается, выгнав даже своего костюмера, и выходит ровно за пять минут до начала. Ну, ладно, подловим его после спектакля. Не понимаю только, кого ж он может играть? По возрасту ему только роль пастора, но она та-акая невыигрышная…
– Нам-то какая разница? – нетерпеливо спросил Алекс. – Что ты хотел рассказать?
– Ну, ты ж помнишь идею о новом талисмане? Вот я и подозреваю, что Илларион решил этот самый талисман для труппы создать прилюдно, на глазах у изумлённой публики, так сказать.
– И хорошо. Быстрее отреагируют. Что ты-то ёрзаешь?
– Даже и не знаю…
И это было правдой: Суржиков и сам не понимал, отчего здесь, в этих стенах, у него начинало чаще биться сердце, мысли метались, и весь он, по выражению напарника, ёрзал. Вот как-то так выходило.
– Идём в зал, – твёрдо сказал Алекс. – Поговорить ни с кем мы сейчас не сможем, до начала пятнадцать минут – посидим на своих местах…
– В ложе! – назидательно поднял палец Влад.
– В ложе, – согласился напарник. – Посмотрим на публику и поразмышляем. Можно про себя.
Спектакль начался.
Отыграли первую сцену, вторую, третью… Зал взрывался смехом над каждой репликой, и все они звучали точно, броско и необыкновенно остроумно. Наконец, вышел Крамов, снова игравший роль камердинера Лэйна, объявил появление Гвендолен и её матери, и зал замер, чтобы через мгновение дружно ахнуть. Даже под гримом, париком, платьем, шляпкой невозможно было не узнать Иллариона Певцова – Иллариона, исполнявшего роль леди Брэкнелл![5]
Когда в антракте
