как вести себя, как держаться. Да и моральную подготовку провел соответствующую. И все же Гришке было не по себе. Об остальном он старался просто не думать. Замелькали знакомые кварталы, сердце забилось чаще. Как ни старался Гришка настроить себя, тревога не покидала. Он нутром чувствовал что-то трагическое и никак не мог себя убедить в том, что все должно закончиться хорошо.
С замершим сердцем вошел он в здание суда. Процесс уже начался. Когда открылась высокая, под самый потолок, обитая черным дерматином дверь, Парфен вдруг испытал такой панический ужас, что хоть разворачивайся и беги!
Зал оказался забит народом. Гул голосов тяжелым рокотом морской волны плыл по проходу. Опустив глаза вниз, Гришка шел следом за коренастым сотрудником, охранявшим его на даче. Следом двигался второй, и замыкал шествие Тарасов.
Сев на свое место, он оказался опять зажат сотрудниками МУРа. Голоса судьи, прокурора, адвокатов словно доносились откуда-то издалека, сливаясь с общим гулом. Один раз только Гришку что-то спросили, и он ответил «да». Глянув на Тарасова, он понял, что ответил правильно.
Уши и лицо горели. Как он ни старался не смотреть в сторону стального загона, словно могучая воля гипнотизера отдавала ему приказ. В определенный момент Гришка не выдержал и…
Вот они все! Крыл, Стас, Косой, Гудок… Гена тоже среди них. В стальном загоне, отделенные от людей толстой решеткой, как хищные звери в цирке от зрителей.
Гришке показалось, что за одну секунду он увидал глаза сразу всех пацанов. Все они смотрели по-разному: кто зло, с откровенной ненавистью, кто презрительно, а некоторые просто отвели глаза, будто боясь испачкаться о Гришкин взгляд. Хуже всех смотрел Гена Хворост. Он не отводил глаз от бывшего члена бригады, ставшего предателем и приговорившего всех в одночасье! Он смотрел холодно, без эмоций, но от этого взгляда по Гришкиной спине пробежали мурашки, и он поспешно отвел взгляд. Так в зверинце смотрит волк на подошедших к его клетке зевак, холодно, с полной уверенностью в своей силе. «Погоди, когда-нибудь этой решетки не будет, и я чиркну клыками по твоей нежной шейке!» — недвусмысленно говорил этот взгляд.
Все это Гришка прочитал в глазах Хвороста. Ему стало жутко. Язык присох к гортани. Одно дело — бумажки, другое — вот так, глаза в глаза! «Тарасов предупреждал тебя, что тяжело будет! Крепись!» — заставлял себя думать Гришка, но вновь прятал глаза. Теперь ему казалось, что абсолютно все в зале, включая и судью с прокурором, бросают ему укор.
Григорий понимал, что это наваждение, но ничего не мог с собой поделать.
Судья что-то сказал, и зал неожиданно притих. Сидевший рядом старший сержант толкнул его локтем в бок, и тут Гришка понял, что женщина в очках второй раз выкрикивает его фамилию.
Парфенов встал. Его попросили подойти. Некоторое время он слушал вопросы, пытаясь осознать их суть, затем понял, что толково ответить не сумеет, и стал по предложению отвечать только «да» или «нет».
— Парфен, сука! Что же ты, гнида, делаешь?! — услышал он выкрик со стороны клетки.
Кровь отхлынула от его лица, полный яростного презрения взгляд прожег его насквозь.
— Убью, падла! — истерично выкрикнул Гудок.
Сотрудники милиции сразу же ринулись наводить порядок. Опустошенный, Парфен сел на свое место. Чувствовал он себя так, будто на него вылили бочку дерьма и теперь от него вони — на километр! Не отмыться вовек!
Но, оказалось, это не самое страшное. Судьба подготовила Гришке коварный и подлый удар. Знал ли Тарасов о предстоящем с самого начала? Теперь Парфен на сто процентов был уверен, что — да! И разубедить его в таком положении вещей было невозможно!
* * *
— Встать, суд идет!
Парфенов поднялся. Переминаясь с ноги на ногу, Григорий обратил взор на пухленькую женщину с большими очками на носу — народную судью, собравшуюся зачитать приговор.
— Лыкову Станиславу, обвиняемому по статьям…за содеянные преступления… признать виновным…. Хворостову Геннадию Васильевичу…
Гришка вслушивался в знакомые имена и незнакомые по большинству фамилии и отчества пацанов и с замершим сердцем ждал, чем закончит судья свою речь. Он почти физически ощущал, как они ненавидят его! Лютой, непрощающей ненавистью!
— Пятнадцать лет!
— Двенадцать!
Сроки словно падали на его плечи. Гришка боялся повернуть голову в сторону стальной клетки. Ему казалось, что один взгляд находившихся внутри загона способен испепелить его на месте.
— Хворостов Геннадий Васильевич приговаривается к пожизненному заключению!
— Ох! — одновременно выдохнул весь зал, содрогаясь от столь сурового приговора. И сразу следом крик смертельно раненного зверя:
— Гришка, падла, ты труп! Бля буду!
— Увести осужденных. Объявляю перерыв. После перерыва будет слушаться дело Григория… Парфенова.
— Чтоб тебе пожизненное, как мне, припаяли, сука! — услышал он откуда-то издалека крик Хвороста и его сатанинский смех.
Издалека потому, что, едва Парфен услышал свою фамилию, ему будто ватой заткнули уши.
«Как? Почему дело? Почему не свидетель?!» — дробно застучал пульс в висках, и Парфен почувствовал, что пол уходит у него из-под ног.
Он повернулся в сторону Тарасова, но тот торопливо отвел взгляд. Совсем как он сам недавно.
«Ему-то чего стыдиться! — неожиданно про себя сардонически усмехнулся Гришка. — Он хорошо выполнил свою работу! Развел лоха, как говорят наши! Наши? Все! Теперь они не ваши! Теперь ты — сука! «Красный» человек, сдавший своих! И к тому же — потенциальный покойник! За Улыбку — раз! За пацанов — два!»
Мысли текли на удивление плавно и спокойно. Реальность перестала интересовать его. Все, что творилось вокруг него, расплывалось и пульсировало, порой сливаясь в общую однородную массу.
Единственное, что ощущал четко Парфенов, так это то, что его теперь крепко держат недавние телохранители, а теперь — конвоиры.
Его препроводили в загон, где еще совсем недавно сидели пацаны. Перед этим из общего калейдоскопа ненадолго выплыло лицо Тарасова. Капитан что-то быстро говорил ему, но Гришка уловил из его скоростного монолога только то, что депутаты почему-то отклонили закон о защите свидетеля. Но Тарасов все же выторговал ему какие-то льготы. Парфенов принял это сообщение совершенно равнодушно. Он даже не взял в голову мысль, можно ли теперь верить Тарасову. Просто отмел ее как бессмысленную. Человек, предавший своего напарника. Что от него ждать?!
Свой приговор — семь лет — Гришка выслушал равнодушно. Адвокат (уже другой — женщина) шепнула ему, что это лучший исход дела, что следователь не обманул его…
Парфену было на все наплевать! Он с удивлением смотрел на молодую женщину, одетую в дорогой строгий костюм, и чуть ли не весело думал: «Дура она или нет?! Семь лет, пять, год — какая, к чертям собачьим, мне
