успокаивается, он мстит и вознаграждает. Наш остров — не просто точка на карте, — выпаливает Марта и смущается оттого, что так разболталась.
— Никогда не думал о нем так, — протягивает Ларс, — но, кажется, в твоих словах есть смысл.
Марта хмыкает.
— О том, где был, ты рассказывать не хочешь. А куда собираешься дальше, это тоже секрет?
— Для начала пройдусь по парку. Постараюсь успокоиться — ведь сегодня я встречаюсь с ними.
— С ними? — спрашивает Марта, заранее зная, кого он имеет в виду.
— Да. Со своим сыном и… с Лиз. Возможно, после этой встречи я буду точнее знать, куда собираюсь дальше.
— Удачи тебе, — кивает Марта, хотя тон ее голоса говорит другое.
— Спасибо. Она мне понадобится. Слушай, раз мы оба тут, не оставишь ли ты мне свой адрес?
Ларс вытаскивает из кармана ручку и листок бумаги.
Марта выводит буквы на листке и протягивает его обратно.
— Понятно написано?
— М-да, и это почерк учительницы? — усмехается Ларс, — Ладно, разберусь. Тебе тоже удачи. Ты едешь или остаешься?
— Еду, конечно, — отвечает Марта и улыбается так, словно отделила небо от своей головы и положила его в карман.
Ларс
В тот день улов выдался богатым.
Все дно «Тристании» было покрыто чешуей и подергивающимися рыбинами, по мясистым бокам которых прохаживался прозрачный взгляд неба.
Пол сказал:
— Сегодня у моря щедрое настроение.
Я ответил:
— Сегодня — да, а вот каким оно будет завтра — неизвестно.
Море было капризным, а перемещения рыбных косяков непредсказуемыми, и потому в одни дни мы могли выловить невероятно много, а в другие — ничего, кроме пары тухлых плавников. Но в тот день смерть окружила нас своим богатством и дала жизнь. Недостатка не было ни в чем.
Мы вытащили улов на берег и отделили рыбу, которая шла на завод, от той, которой предстояло попасть на наши собственные столы. Впрочем, не только наши: мы часто приносили рыбу тем, кто в ней нуждался, но не мог ловить сам, — старикам, вдовам и больным, а в тот день и здоровым тоже, ведь улов выдался богатым.
Мы договорились, что я обойду дома центральной улицы, а Пол — остальные, в том числе дом Хендерсон, от которой никогда было быстро не отделаться. Старуха тараторила без умолку, тогда как Тильда молчала, и хотя это липкое молчание стекало по стенам и между пальцами, мне все же было легче побывать в развалюхе у Тильды, чем лишний раз ловить на себе взгляд Хендерсон, который продолжал обвинять годы спустя.
— Какая красивая рыба! — ахнула Лиз, когда я вернулся домой. — Такую и есть жалко!
— Придется, потому что некрасивой я не нашел, — ответил я и поцеловал ее в щеку. Глаза сына блестели едва ли не ярче рыбьей чешуи.
Я вышел за ворота своего дома и направился к соседям по центральной улице.
Когда с последними новостями и разговорами о погоде было покончено, я побрел к дому Тильды, открыл вихляющиеся ворота и постучал в дверь.
Никто не отозвался.
Я отворил дверь и вошел, положил принесенное на кухонный стол и громко спросил: Есть кто дома?
Из комнаты вышла девушка.
Она посмотрела на меня чуть сонным и в то же время внимательным взглядом.
— Мать пошла за мышеловками, — сообщила она.
— То есть мышам лучше поберечься, — усмехнулся я.
Девушка улыбнулась своей робкой улыбкой. Взглянула на пакет, лежащий на столе.
— Я принес рыбу, ее нельзя оставлять на столе портиться, — пояснил я, и улыбка девушки сменилась раздражением.
Разумеется, она знала, как вести домашние дела, как потрошить рыбин, как варить из рыбьих голов прозрачный бульон в большой гудящей кастрюле.
Это я нашел ее отца.
На воде покачивалось что-то крупнее рыбы и меньше кита, похожее очертаниями на человека.
Ее отец молчал.
Он лежал в воде лицом к морскому дну.
— Спасибо, — поблагодарила девушка и посмотрела мне в глаза, и тут я увидел, что девушка уже не девушка, не тонкое деревце на ветру, а настоящее дерево с сильными корнями и стволом. Она стала красавицей.
— Не за что, — ответил я, махнул рукой и вышел за дверь.
Девушка-женщина вернулась в свою комнату. Шагая по двору, я слышал, как она открывает окно, чувствовал, как она смотрит вслед моей удаляющейся спине.
Мне не хотелось идти домой.
Скоро Лиз приготовит обед, рыба будет белеть на тарелке, слепо сморщив глаза.
Мне хотелось немного побыть одному, и я отправился к домику, который стоял на уступе между водопадами. Домик был маленьким, трухлявым и ничейным. Когда-то там жила сумасшедшая вдова, призрак которой, по слухам, продолжал нашептывать в углу голосами водопадов и мерил скрипучие полы домика своими тяжелыми шагами. Но я не боялся ни привидений, ни шепота покойников, ибо знал, что слова живых могут причинить куда больший вред, и потому нередко приходил туда передохнуть.
Открыв дверь, я понял, что в домике кто-то есть. На скамье сидела женщина: она смотрела на меня так, словно мы договорились встретиться здесь.
— Что ты тут делаешь? — спросил я не очень приветливо.
Лицо женщины вспыхнуло.
— Ты что, привидений не боишься? — спросил я чуть мягче, и женщина едва заметно улыбнулась.
— Я иногда прихожу сюда посидеть в тишине. Ты тоже здесь бываешь, я видела.
— Так и есть. Ладно, сиди спокойно, я пойду дальше.
— Не спеши. Может, мы тут вдвоем поместимся, — отозвалась женщина и постучала по скамье рядом с собой.
Я сел, и она положила голову мне на плечо.
Ее руки зашевелились. Ее тело приблизилось к моему, и я почувствовал его. Оно было гладким, оно было именно таким, как надо; это тело сбросило все свои печали, прижалось к моему и приказа-до отозваться, и я отозвался, хотя знал, что мне не следовало делать этого, что поступки живых значат больше, чем поступки мертвых.
А может, я думал, что это сон, что домик — это другой мир, где события тонут в грохоте водопадов и никогда не достигают того мира, в котором я жил.
Относительность времени и пространства, вот что все исказило. Небольшое происшествие между двумя людьми, краткое мгновение в полумраке оказалось необычайно долгим и значимым, если даже годы спустя я ощущаю биение грешного пульса. Если бы я только почувствовал это биение тогда, если бы я предвидел то воздействие, которое окажет на меня недолгое сближение наших двух тел, возможно, я поступил бы иначе.
Но день выдался странный, улов выдался богатый, а волосы на голове женщины были красиво подняты на затылок. Она никогда не закалывала их так, не рассматривала себя в зеркало, потому что
