невинная дружба стала бы краеугольным камнем общества. Богач узнал бы жизнь, неравенство и не мог бы остаться равнодушным, он проникся бы стремлением поделиться тем, что имеет. Бедняк охотно принял бы его дар и простил бы богачу его богатство.
Как жить, не зная жизни? А ее можно узнать лишь одной ценой: страдая, трудясь, нуждаясь, разделив с бедняками из сочувствия и влечения к ним их труд, их лишения.
Что может знать богач, даже изучив все науки? Из за того, что ему живется легко, он совсем не знает повседневной действительности. Не доискиваясь причин, не задумываясь над следствиями, он скользит по жизни, как по льду. Он никогда не окунается в ее глубины, всегда остается на поверхности. Его существование скоротечно, мимолетно; он уходит из жизни таким же несведущим, каким появился на свет.
Чего ему недостает? Твердой точки опоры, чтобы изучать и познавать жизнь.
У бедняка, наоборот, поле зрения ограничено; он уткнулся в одну точку, не видя ни неба, ни земли. Ему не хватает возможности выпрямиться, вздохнуть полной грудью, обратить взор к небу. Он прикован судьбой к одному месту, ему нужно охватить мир взглядом, осмыслить и понять, что он живет и страдает не один, мысленно оторваться от того клочка земли, где он терпит муки, развить свои способности — ведь они беспредельны! Но средств для этого у бедняка нет, законы тут бессильны; нужна дружба. Люди, обладающие и досугом, и образованием, и умом, должны освободить эту скованную душу, наладить ее отношения с миром. Не переделывать ее надо, а помочь ей быть самой собою, устранить препятствия, мешающие ей расправить крылья.
Всего этого можно было бы достигнуть, если бы оба понимали, что освобождение каждого из них зависит от другого. Образованный, так называемый культурный человек, ставший ныне рабом отвлеченных формул, обретет свободу, лишь общаясь с людьми инстинкта. Он думает достичь вечной молодости, обновить свою жизнь, путешествуя по дальним странам; но то, чего он ищет, находится рядом с ним: это — молодость и жизнь народа. В свою очередь народ, которого невежество и изоляция держат, как в тюрьме, освободится из нее и расширит свой кругозор лишь в том случае, если вступит в общение с наукой, если вместо того чтобы, чернить ее из зависти, станет ее уважать, как накопление трудов человечества, усилий всех предшествовавших поколений.
Для такой взаимной помощи, для серьезного и плодотворного обмена ценностями необходимо, должен признаться в этом, чтобы обе стороны проявили подлинно высокие свойства души. Мы призываем их к героизму. Есть ли призыв, более достойный человека и более естественный?
Героизм бедняков — это означает принести зависть в жертву, возвыситься над своей бедностью настолько, чтобы даже не интересоваться, хорошими или же дурными путями приобретено богатство. Героизм богачей должен состоять в том, чтобы, сознавая права бедняка, любить его и идти ему навстречу.
Да героизм ли это? Разве это не самый обыденный долг? Несомненно, но именно потому, что это долг, сердце неохотно мирится с ним. Такова уж грустная особенность нашей натуры: мы любим лишь тех, кому ничего не должны, — существа беспомощные, безоружные, не предъявляющие к нам никаких претензий.
Самоотверженность должна быть обоюдной. Демократизм до сих пор воспринимался лишь умом, как право, долг, закон, и в результате он стал мертворожденным законом. Воспримите его сердцем!
Вы возражаете: «Зачем? Мы издадим новые законы, столь разумные, сформулированные столь искусно, что людям не останется ничего другого, как любить». Но чтобы желать иметь эти разумные законы, чтобы следовать им, сначала надо любить.
«Да как же нам любить? Разве вы не видите непреодолимых препятствий в виде корыстных интересов, разделяющих нас? При той убийственной конкуренции, в сетях которой мы бьемся, разве можем мы быть до такой степени наивны и содействовать своим собственным соперникам, протягивать руку помощи: тем, кто завтра будет бороться с нами?»
Печальное признание! Значит, за несколько (тысяч франков, за какую нибудь ничтожную должность, которую вы скоро потеряете, — отдать истинный клад человеческой души: доброту, благородство, дружбу, родину, все, чем сердце богато?
Несчастные! Так скоро после Революции (и вместе с тем спустя столько времени) мы уже забыли, что наши молодые генералы, с которыми не мог сравниться никто, не завидовали друг другу, стремясь в неудержимом порыве к славной смерти, хотя все они боролись за одну и ту же возлюбленную, зажигавшую сердца самой страстной любовью, — за Победу... Навеки вошло в историю то прославленное письмо, в котором покоритель Вандеи[253] поддержал своим именем, своей репутацией человека, уже внушавшего страх, — победителя при Арколе[254] и поручился за него.[255] О, великая эпоха, великие люди, настоящие победители, перед которыми никто не мог устоять! Они одерживали верх над завистью так же легко, как и над вражескими войсками. О где вы, благородные души? Вдохните в нас частицу своего духа, чтобы нас спасти!
Глава II
О ЛЮБВИ И БРАКЕ
Тема эта настолько серьезна, что было бы легкомыслием пытаться изложить ее на нескольких страницах. Ограничусь лишь одним замечанием о том, что имеет важное значение для общей картины наших нравов.
Мы равнодушны к родине, ко всему миру, мы — плохие граждане, никудышные филантропы, но все таки можем утверждать, что один уголок нашего сердца не поражен эгоизмом — тот, где таится любовь к семье. Быть хорошим отцом семейства — достоинство, — выставляемое напоказ, часто не без пользы для себя.
Так вот, надо признаться, что в высших классах семья поражена тяжелым недугом. Если так будет продолжаться, то сохранить ее окажется невозможным.
В этом обвиняют мужчин, и не без оснований. Я сам говорил в других местах об их материализме, сухости, поразительном неумении сохранить приобретенный вначале авторитет. И все же следует признаться, что значительная доля вины лежит на женщинах, я хочу сказать, на матерях. Они воспитывают дочерей (или предоставляют это воспитание другим) так, что брак становится нестерпимой обузой.
То, что мы видим, чрезвычайно напоминает последние века Римской империи. Женщины, получив право наследования, кичась своими богатствами, так третировали мужей, ставили их в такое унизительное положение, что никакими денежными подачками, никакими юридическими мерами не удавалось примирить их с ролью слуг. Мужья предпочитали бегство в пустыню. Так была заселена Фиваида.[256]
Правители, с испугом видя, что численность населения сокращается, были вынуждены разрешить, узаконить внебрачные связи; лишь этой мерой удалось удержать мужей. Быть может, это произошло бы и в наше время, если бы ныне промышленность не была
