позавтракаешь, хорошо?
Павел с видом победителя драконов вышел из палаты, а Вера Андреевна села на стул и откинулась на спинку:
– Знаешь, я сейчас к тебе шла, а в дверях наткнулась на здоровенную спину, что весь проём заняла. Оказывается, в холле косметический ремонт затеяли. Я мимо этого здоровяка бочком протиснулась, сердито пробурчала «здрасти», а он мне в ответ: «Доброе утро, солнышко». И знаешь, к тебе в палату уже вошла не невыспатая и нервно-истеричная профессорша ВерАндревна, а «солнышко». Поэтому и Римский не огрёб по полной программе. Ну, рассказывай, как ты себя чувствуешь? Как спала?
– Всё хорошо, честно, немного болит живот, но совсем чуть-чуть. А когда мне можно будет домой уйти?
– Татка, только вчера у тебя внутрибрюшное кровотечение было, а ты уже домой собралась. Не торопись, деканат я известила о твоей болезни, так что слушай наших коллег и этого несносного Римского. А вечером мы к тебе с Лёней заглянем, может, привезти тебе что-то вкусненькое?
– Спасибо, – с широкой улыбкой прошептала Таня. – Не хочется ничего такого, вот если только... мандарин.
– Спрошу у твоего лечащего врача, но думаю, что можно. А теперь ложись и постарайся после завтрака поспать. Тебе должны капельницу поставить, так что не теряй времени – отдыхай, набирайся сил. Ложись, – Вера Андреевна поправила одеяло, лёгким движением отвела непослушную прядь с Таниного лица и поцеловала немного уставшую девушку в лоб. – Отдыхай, маленькая. До вечера.
***
Павел сидел в кресле, которое притащил в палату из коридора, сведя на нет все претензии медперсонала одним поступком – в качестве извинения притащил дежурной смене торт и сетку с цитрусовыми. Таня спала. Как бы она ни храбрилась и пыталась показать, что с ней уже всё в порядке, болезнь взяла своё – после капельниц, ужина и недолгого визита Веры Андреевны и Леонида Анатольевича она просто вырубилась, едва Римский приглушил свет ночника и закрыл дверь. Уже вторую ночь он оставался с Таткой, пытаясь самому себе объяснить, что происходит и как с этим жить дальше. А между тем жизнь продолжалась, за окном шёл снег, тихо опускаясь на припаркованные у здания больницы машины, вечнозелёные кустарники и высокие козырьки у входов в здания.
Римский откинулся на спинку и прикрыл глаза. Он немного поспал после обеда, поэтому сейчас ощущал только усталость оттого, что уже третьи сутки находился на работе. Хорошо, что здесь есть возможность принять душ, перекусить и поспать, а много ли нужно человеку для существования? Хотя с другой стороны, если бы не случилось это несчастье с Таней, ему бы пришлось поехать домой. И что? Родители уехали, дома тишина и одиночество. Слонялся бы по квартире, переворачивая книги и роясь в интернете, а так вроде бы при деле.
Таня тихо застонала во сне, Павел поднялся и подошёл к кровати. Спит, бледность ушла, ресницы чуть подрагивают, видимо, снится что-то не совсем приятное. А что приятного может почудиться в её ситуации? Особенно если учесть события её жизни. Сегодня Павел коротко переговорил с Костей, который поведал ему о ситуации в Таткиной семье, смерти бабушки и претензиях отчима и бывшего кавалера на её квартиру. И запомнил фразу, брошенную другом: «Женщине, которую предали, очень тяжело с мужчинами. А мужчинам с такой женщиной ещё тяжелее». Да, тут Казанцев был стопроцентно прав, но как говорится, лучше попробовать и быть отвергнутым, чем смотреть со стороны и не пытаться что-то предпринять.
А ведь если быть честным, то Таню он заметил давно, ещё год назад, когда она впервые появилась в отделении у Шитовой. Ходила за ней молчаливым хвостиком, всё запоминая и потом быстро записывая в рабочий блокнот. Но Павел был женат, а следовательно никаких близких отношений с этой милой белобрысой девочкой у него не могло быть. А может, поэтому и измену жены он воспринял довольно легко, потому что в его мечтах уже жила другая женщина? Но он не допускал даже мысли об измене, в отличие от жены. Хотя, конечно, и Карину можно, наверное, понять. Она хотела всё и сразу, а он ей этого дать не мог, хотя старался. Да только не всё и не всегда можно купить в магазине, некоторые вещи надо принимать такими, какие они есть. Тогда и жизнь будет идти по-другому. Да только вид жены, целующейся с другим мужиком, как-то влияет на те центры мозга, которые отвечают за объяснения логичности жизни. Именно тогда Павел вдруг понял, что жить нужно так, чтобы под Новый год не повеситься на гирлянде, споткнувшись о серость будней и чужого человека, с которым просыпаешься по утрам. Спасала только любимая работа и дружный коллектив. И надежда. Что когда-нибудь он сможет попробовать ещё раз разделить всё, что у него есть, с женщиной. И она примет это и не будет искать недостающее на стороне.
Умные, конечно, рассуждения, чего уж там! Да только подслушанный им разговор чуть было не перевернул его душу вверх тормашками. А ведь Павел так и не признался Татке в том, что когда-то в своих мыслях обозвал её меркантильной особой, способной зарабатывать на пациентах. Не смог, хотя на её день рождения шёл к ней именно с такими планами – рассказать, объяснить и попросить прощения. Но внезапное появление Телегина спутало ему все карты, а потом как-то всё ушло, будто осенний туман. И не надо знать этой милой честной девочке, что он когда-то мог поверить в её неискренность. Всё умерло, осталась только надежда. И он постарается, чтобы Татка не жалела ни о чём. Конечно, придётся нелегко, у него работа, Тане надо учиться, но Павлу казалось, что вместе, вдвоём они смогут всё. И пусть спящая рядом с ним девочка ещё не знает о его мыслях, но судя по всему, она не оттолкнёт сразу, позволив ему доказать свои чувства и осуществить планы. Да, денег он не станет зарабатывать больше, но не всё в этой жизни продаётся, не всё покупается. Счастье не купишь, горе не продашь. А любовь и уважение тем более. А значит, будем бороться.
В дверь тихо постучали, Павел вздрогнул и резко обернулся. В палату осторожно вошла Бережная и аккуратно, стараясь не грохотать и не звенеть, поставила на стол поднос с чашками и блюдом, прикрытым салфеткой.
– Ты бы, Павел Николаевич, поел. И кофейку тресни. Ночь-то длинная, мало ли.
– А ты чего ещё на работе, Галина Ивановна?
– Уже ухожу. Вот пирожков тебе
