Потому что все мои органы чувств усиленно кричали: “Случилось что-то неприятное!”
— Доброе утро.
Мужчина не ответил, лишь поднял ладонь с зажатым в ней телефоном. Моим телефоном.
— Не очень-то оно и доброе, Виктория.
Черт. Я стала судорожно перебирать в голове всевозможные варианты. Но не находила ничего. Я просто не понимала, что Самойлова могло так обидеть. Сейчас, зная мужчину, я понимала, что злился он как раз таки из-за обиды, а возможно даже разочарования.
Но не было у меня в телефоне ничего такого. Обняла саму себя, растирая внезапно замерзшие плечи. Никаких переписок с другими мужчинами, кроме рабочих. Да даже переписок с подругами и тех не было. Я ни с кем, кроме Виталия и Евы, не общалась на протяжении пяти месяцев, и меня это устраивало. Тихая, уютная семейная жизнь, от которой я, чего греха таить, кайфовала.
— Тебе звонили, я ответил, чтобы не будить тебя.
Холод ожидания пробрал меня до костей, и я непроизвольно затрясла ногой. Виталий это заметил, выгнул бровь и ехидно отметил:
— Не нервничай.
— Прости, но ты тут развел панику, тяжело взять себя в руки.
— Ничего такого. Напоминание из медицинского центра. — Он положил смартфон на полочку и направился на выход из спальни. А я почувствовала, как по моим внутренностям потек жидкий огонь. Даже легкие разъедало от удушающего страха. Виталий остановился и, обернувшись у самых дверей, произнес: — Через три дня у тебя очередной укол, Виктория, — ехидно сказал он и вышел вон.
А я прикрыла ладонями лицо и тихо, надсадно застонала.
Глава 3Давно я не ощущал себя таким дураком. Пожалуй, все эти девять с половиной лет. Распустил слюни и повелся на лицемерные улыбки. Наглаживал плоский живот изо дня в день, надеясь на то, что совсем скоро в нем зародится жизнь. Наша общая, такая же, как и Ева. В груди что-то сжалось и заболело, а в легкие словно перестал поступать воздух.
Я не мог дышать полной грудью. Не получалось. Оперся о стену и тут же скатился по ней, держась за грудину и представляя, что у Вики в животе мог бы быть еще один такой же замечательный человечек, как наша Ева. Только с этим человечком я бы не упустил столько времени, взял бы на руки в самые первые часы рождения.
Затряс головой, прогоняя наваждение. Если так подумать, ничего страшного Вика не сделала, всего лишь побежала к гинекологу сразу после нашей свадьбы и впаяла себе укол для предохранения. А потом каждый, сука, месяц с таким искренним сожалением сообщала мне, что нет, в этот раз у нас ничего не получилось.
И нет бы она взяла время на обдумать, притереться, что-то понять, но так нет же, мы жили вместе почти полгода, и через пару дней Вика была записана уже на третий по счету укол. А я в который раз понял, что все ее поступки — это продуманная четкая линия поведения, выверенная от и до с целью получения максимальной выгоды.
Стукнулся затылком о стену в надежде вставить на место мозги. Вел себя как малолетний придурок, капающий слюной на бабу. Залил ее уже всю, а ей насрать на это. Колющая боль где-то за грудиной усилилась, а сердцебиение начало сбиваться еще сильнее и отдавало где-то в ушах. Вдоха сделать по-прежнему не получалось, и я попробовал подняться. Возможно, если открыл бы окно, все же смог бы вдохнуть полной грудью.
— Папа! Папа, — рядом опустилась Ева, — папочка…
— Все хорошо, — преодолевая одышку, проговорил я.
— Мам! Мама! Папе плохо! — заголосила дочь, и тут же на лестницы послышался топот Викиных ног.
— Вет, что?
— Все норма… — не успел договорить, как услышал четкий Викин голос:
— Сорок лет, держится за грудь и не может встать.
— Я могу! Черти вас подери. — Попытался еще раз встать, но Ева вцепилась в мою руку, не позволяя сдвинуться с места. Ее голубые глаза стали бездонными и блестели от слез.
— Папочка, у тебя сердце болит, да?
Я растерянно кивнул.
— Он говорит, что сердце, да… да…
— Вет, все хорошо, — зачастила Вика, отодвинув телефон от лица, — так, аптечка, аптечка, — повторяла она, словно в припадке. — Ева, сиди с папой… я… я быстро!
— Мама, может, Альберту Юрьевичу позвонить? — тихонечко спросила Ева, а я в очередной раз возликовал от того, какой умной и развитой не по годам была моя дочь.
— Кому? — заторможенно произнесла Вика, — Альберту… ах да, милая, это же их семейный врач. Держи мой телефон, найди сама, я за аптечкой.
Скорая приехала меньше чем через десять минут, во много раз быстрее Заречного Альберта Юрьевича. Перед этим Вика всунула мне под язык какую-то таблетку.
— Все хорошо, все хорошо, — шептала она, не переставая гладить мое лицо и держа Еву за руку. — Какая же твоя мама молодец, слышишь, Вет? У тебя самая лучшая мама, а я еще с ней спорила, говорила, зачем нам столько таблеток, ну бред же…. — Вика тараторила, глотая окончания слов, перескакивала с мысли на мысль, а я не понимал, почему они тут устроили такую драму, настоящий концерт по заявкам. Подумаешь, грудь сжимало адски и не хватало воздуха. Чего только со мной не бывало.
Бригада врачей предположительно поставила предынфарктное состояние и забрала меня в больницу. Укатили на носилках, как какого-то немощного старика, и это все на глазах у дочери и Вики.
Не знаю, что сделал Заречный, но в итоге на середине пути скорая повернула и повезла меня в частную клинику, в которой наблюдались мои родители и я должен был, но все как-то не до того было.
— В общем, так, Виталий, скорая погорячилась, — сухо произнес Альберт, пока я лежал как царь на огромной больничной койке, которая даже для меня широковатой была, — мы переделали ЭКГ и еще кое-какие обследования и исключили предынфарктное состояние. Острый приступ стенокардии, не более.
— То есть мне можно уже сваливать с этого места?
— Виталий!
— Да, Альберт Юрьевич? — нащупал пульт и поднял койку, теперь я полусидел и мог более уверенно смотреть на Заречного. Я приподнял левую бровь и начал дожидаться какого-то вразумительного ответа.
— Я бы тебя понаблюдал на всякий случай. Сам знаешь, какие проблемы с сердцем у твоего отца.
— Да ему уже лет-то, многие столько не живут.
— Виталий, непослушный ты мальчишка. Если сейчас мы исключили такое состояние, это еще не значит, что через пару дней тебя не долбанет полноценный инфаркт — и даже, возможно, с летальным исходом.
— Вот только не надо меня запугивать, Альберт Юрьевич, — недовольно поморщился.
