Проводив отъезжающую машину взглядом, беру Аню за руку и завожу в дом:
— Со мной поедешь?
— Если можно, — тихо говорит она.
— А почему должно быть нельзя?
— Боюсь вам не по душе всюду за ручку меня водить, — говорит с улыбкой, но я слышу печаль в ее голосе.
Захожу вместе с Аней в свою спальню и, отпустив ее руку, начинаю переодеваться:
— А тебе? — спрашиваю зачем-то. — По душе?
Вижу, как она в растерянности складывает перед собой руки и начинает нервно теребить купленное вчера платьице. Смущается.
— Я ведь говорила. Когда вы меня держите за руку, я будто равновесие обретаю.
— Должно быть, это нормально для незрячих, — размышляю вслух, натягивая брюки. — Когда кто-то поддерживает…
— Ни кто-то, — перебивает она меня. — Люди не одинаковы. Особенно это ощутимо, когда все что остается на оценку это голос, запах и… ощущения. Врачи, как мясники хватают. Их задача выполнить свою работу и неважно, каким путем. Больно ли пациенту или некомфортно.
Пуговицы на рубашке почему-то совершенно отказываются лезть в петли, едва не доводя меня до бешенства:
— Черт бы побрал эти сраные пуговицы, — тихо ворчу себе под нос.
— А остальные люди обычно поддерживают как-то неуверенно, — продолжает Аня, а я все жду своей роли в этих примерах, продолжая бороться с пуговицами. — Будто боясь запачкаться. Или же заразиться.
Она пожимает плечами, пытаясь спрятать за этим бессмысленным действием свою обиду.
— Это Лара и Надя? — стараюсь говорить спокойно.
— А вы, — игнорируя вопрос, доходит наконец до сути Аня, и я забиваю на рубашку, замирая посреди комнаты, — так уверенно берете мою руку… Крепко и в то же время осторожно, чтобы наверняка, но и не больно. Оттого и все слова, что вы говорили поначалу… они ведь меркнут на фоне того, как вы меня за руку держите.
Она вдруг подходит ближе, а я все не могу отмереть. Кладет свои ладони на мои плечи и сводит на шее. Берет пальчиками воротник и, подтянув края друг к другу, без труда попадает чертовой непослушной пуговицей в петлю. Скользит пальчиками на несколько сантиметров ниже и снова справляется.
Хмурюсь. Чувствую, как в горле снова собирается предательский ком. Ловлю ее ладони и прижимаюсь к ним губами:
— Спасибо.
Краснеет и хочет отстраниться. Но я не позволяю.
— Это ведь такая мелочь, — смущенно бормочет. — Всего лишь пуговицы.
Разве?
При чем тут вообще пуговицы?
Глава 17АНЯ
— Я вас наверно тут подожду? — бормочу тихо, когда чувствую, что машина остановилась.
— Что еще за новости? Зачем тогда ехала? — слышу несдержанный ответ и напрягаюсь.
Я уже и сама пожалела о своем необдуманном решении:
— Не хотела дома оставаться. Но там ведь люди работают, а я…
— Расслабься, — перебивает меня Глеб. — Там сейчас никого нет. Рано еще.
Ну если так… Не хотелось бы путаться ни у кого под ногами.
Неуверенно подгребаю к себе пальтишко, и тянусь к двери. Не успеваю тронуть ручку, как она сама распахивается.
— Вить, я сам, — слышу строгий голос Глеба снаружи.
Сильная рука тут же подхватывает меня под локоть, помогая выбраться из машины. В растерянности поднимаю взгляд, когда по моей щеке проходятся шершавые пальцы, убирая с лица растрепавшиеся волосы.
Чувствую, как щеки начинает заливать кипятком. Мне неловко, что ему приходится возиться со мной. Но в то же время, мне это безумно нравится. Этот — другой Глеб. Не тот, что злой, когда трезвый. И не тот, что добреет под хмелем. Вот этот.
Я более чем уверена, что когда я пришла к нему ночью, он был в здравом уме. Не затуманенном градусом. Однако… он был так нежен…
По спине пробегаются мурашки от воспоминаний о прошедшей ночи. Мне сладко и стыдно одновременно.
Это так здорово. Помнить. В частности вот такие моменты.
Признаться, мне уже абсолютно все равно, как он выглядит. Все, чего я хочу, это помнить его. Ощущения, которые он мне дарит.
— Ну и чего застыла? — спрашивает он, и от хрипотцы в его глубоком голосе я невольно поджимаю губы. Именно таким тембром он шептал мне смущающие слова ночью. — Если будешь продолжать, то я не смогу работать.
О чем это он? Я ведь ничего не сделала…
Одергиваю себя, когда начинаю осознавать, что мое дыхание отчего-то сбилось. Опускаю голову и приоткрываю рот, набирая в легкие побольше воздуха.
Слышу тихую усмешку у себя над головой:
— А ведь в твоих силах было освободить меня от обязательств.
— Нет уж, — выдавливаю я. — Потом еще виновата буду, что ваш этот аукцион не состоялся.
Замолкаю, когда на мою талию ложится тяжелая рука. Невольно прихватываю пальцы Глеба на своем боку, не в силах скрыть волнения:
— Это тот клуб, в котором я работала? — интересуюсь тихо.
— Да, — отвечает он, как раз в тот момент, когда акустика резко меняется. Звук отбивается от стен, разливаясь эхом по очевидно немаленькому помещению. — Ты несколько месяцев работала тут барменом. И пела по утрам, когда все гости разбредались.
Мы проходим еще несколько шагов и останавливаемся. Я подбираю все оставшиеся мне чувства, чтобы оценить обстановку. Тихо. Звонко. Значит, и правда никого нет? Не то, чтобы я не доверяла словам Глеба, но предпочитаю полагаться не только на него, но и на себя тоже.
— Запах знакомый, — бормочу я, принюхиваясь. — Но не могу вспомнить…
Выбравшись из надежных объятий, нерешительно шагаю вперед, шаря перед собой руками.
Пальцы наконец упираются во что-то твердое и гладкое. Пробегаюсь подушечками по глянцевой поверхности, желая разгадать, что за предмет встал у меня на пути.
— Значит, тут я провела немало времени, — почти шепчу себе под нос. — Интересно, что нужно сделать, чтобы появилась хоть малюсенькая частичка воспоминаний.
Ну же. Я должна вспомнить хоть что-нибудь!
Под моими пальцами вдруг что-то проваливается и тишину помещения разрезает неприятное бряцанье. Хм… Ну с предметом разобрались. Рояль.
Виновато выпрямляюсь, когда спину обдает жаром чужого тела.
— Я нечаянно, — тут же по привычке начинаю оправдываться.
— Хочешь, я помогу тебе вспомнить? — тихо произносит голос за спиной и мне кажется, словно я слышу долю сомнения в нем.
— Вы знаете, что нужно…
Не успеваю договорить, потому что моей шеи вдруг касаются горячие губы:
