Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 53
Именно интонация, по нашему мнению, представляет собой древнейшую речевую характеристику, а интонированный звук (наравне с жестом) – древнейший речевой знак. В этом моменте мы существенно дополняем схему древнейшего слова, предложенную Поршневым: не просто звук плюс вещный «формант» (какое-либо движение, оперирование вещью, жест), а интонированный звук плюс жест (движение, операция с вещью). Итак, перед нами ясно раскрывается задача завершающей реконструкции: изобразить переход от звукового сигнала первой сигнальной системы к интонированному звуку.
Еще одним важным для нас и не подвергаемым лингвистами сомнению моментом интонологического знания является зависимость интонации от контекста и ситуации (конситуации) общения 240. Этот момент особенно интересен тем, что позволяет вскрыть противоположность между интонациями и эмоциями у человека и тем, что полагают таковыми у животных. Поршнев, ссылаясь на созданную им на основе теории тормозной доминанты модель высшей нервной деятельности, писал по этому поводу:
«Из предыдущего должен быть сделан вывод, что в строго научном смысле у животных нет эмоций. Просто у них в качестве неадекватного рефлекса (следовательно, тормозной доминанты) нередко фигурируют подкорковые комплексы, являющиеся по природе более или менее хаотичными, разлитыми, мало концентрированными, вовлекающими те или иные группы вегетативных компонентов. Это люди, наблюдатели, по аналогии с собой трактуют их как эмоции»241.
Чтобы слишком не углубляться в специальный вопрос о теориях эмоций, отметим лишь, что в свете нашей проблемы здесь существуют две крайние точки зрения и множество промежуточных. Первой крайней точке зрения положил начало Герберт Спенсер, а решающий вклад в ее распространение внес своим научным авторитетом Чарльз Дарвин242. Она состоит в применении к психике положений биологической эволюции и сведении развития первой к одному из моментов второй. Наиболее радикальное выражение этой мысли: эмоции (и субъективная жизнь вообще) присущи всему живому, жизнь без эмоций невозможна. Соответственно, эмоции человека в своей структуре отражают степень развития его биологической эволюции. Противоположная точка зрения сформулирована советским психологом Алексеем Николаевичем Леонтьевым: «Даже так называемые низшие эмоции являются у человека продуктом общественно-исторического развития…»243. К слову, такая точка зрения не обязательно отказывает животным в эмоциях, а лишь дает понять, что по своей природе это совсем другие «эмоции».
Множество промежуточных точек зрения в этом вопросе способны привести лишь к путанице, примерами которой мы располагаем в достаточном количестве, но задачи нашего исследования не позволяют нам так далеко отклоняться от темы, чтобы приводить здесь их изложение. Остановимся на том, что мы вслед за Поршневым придерживаемся по данному вопросу основной линии советской психологической науки, фактически отрицающей эмоции у животных, во всяком случае, не позволяющей смешивать эмоции человека с тем, что называют эмоциями у животных. Общее направление этой линии, как уже было отмечено в первой главе, задал Л. С. Выготский, осознав центральное место речи в человеческой психике: «Мысль не выражается, но совершается в слове». И не только мысль, – добавим мы, – но и эмоция, так как появление интонированного звука (а так же «интонированного» жеста – мы говорим о ритуале) было одновременно появлением эмоции.
Интересно, что уже на заре научных исследований эмоций была высказана мысль, от которой оставался всего один шаг до «единой универсальной эмоции» Поршнева. Причем, любопытно, что высказал ее американский философ и психолог Уильям Джеймс – один из основоположников «органической теории эмоций», развивавшей идеи Спенсера – Дарвина, т. е. представитель противоположного для нас лагеря:
«Затруднения, возникающие в психологии при анализе эмоций, протекают, мне кажется, оттого, что их слишком привыкли рассматривать как абсолютно обособленные друг от друга явления. Пока мы будем рассматривать каждую из них как какую-то вечную, неприкосновенную духовную сущность, наподобие видов, считавшихся когда-то в биологии неизменными сущностями, до тех пор мы можем только почтительно составлять каталоги различных особенностей эмоций, их степеней и действий, вызываемых ими»244.
Развить свою идею основоположнику прагматизма помешал биологизм его концепции. В самом деле, ведь если эмоции присущи всему живому, или – в смягченном, как у Джеймса, варианте – живым организмам, обладающим нервной системой, то схема развития эмоций в своих самых общих чертах должна совпадать с эволюционным древом, по крайней мере, той ее ветвью, которая ведет от полипов и медуз, предок которых и должен был бы обладать искомой «первоэмоцией». Представление о собственном «эволюционном древе» эмоций не вяжется с биологической теорией их происхождения. Но нам здесь важно отметить, что, развивая противоположную – социально-историческую теорию эмоций, возникшую как отрицание биологической теории, Б. Ф. Поршнев пришел к той же самой мысли, с которой когда-то начинала биологическая теория, но которую она оказалась не в силах развить.
Итак, люди принимают у животных за эмоции неадекватный рефлекс, который, как мы знаем, обладает таким свойством, как повышенная имитатогенность, т. е. легко передается от одного животного к другому через имитацию. Определенная просодическая окраска их звуковых сигналов является неотъемлемым признаком самих сигналов, т. е. не является знаком. Так же как звуковой сигнал сопровождает определенную инстинктивную модель поведения, диктуемую ситуацией, неотделим от нее и не имеет четкой направленности, его просодические свойства продиктованы морфологией и общим состоянием животного организма, неотделимы от данного сигнала и не предназначены что-то кому-то передать. Мы уже отмечали, что для первой сигнальной системы сигналы, издаваемые животными, в качестве таковых в целом совершенно равнозначны другим явлениям и предметам окружающей среды.
Здесь нам может быть интересно мнение практического специалиста по коммуникации человека с животным – профессионального дрессировщика, который советует «избегать пользоваться интонацией при подаче команд в ходе дрессировочного процесса»245. Интонирование сигнала мешает его восприятию животным, включает у него ориентировочный или, – если интонация звучит угрожающе, – оборонительный рефлекс, в итоге это либо замедляет у животного процесс распознавания сигнала, либо приводит к другим поведенческим реакциям, что в любом случае препятствует образованию условного рефлекса. Как видим, нормальное функционирование первой сигнальной системы несовместимо с интонированием сигнала, приданием ему тем самым особой эмоциональной окраски и направленности. Неподготовленная морфологически, центральная нервная система животного неспособна принять эту особую эмоциональную направленность сигнала, относящуюся к явлению суггестии, но она реагирует на неизбежно присутствующую в суггестии интердиктивную – отклоняющую рефлекс – функцию. Другими словами, препятствием служит интердиктивная функция интонации как речевого знака.
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 53
