Она с мягкой полуулыбкой обращалась к высокому мужчине, не отводящему напряжённого взгляда от электронного табло посадки. В ногах у него лежала дорожная сумка с багажными бирками на ручках. Скорее всего, человек добирался к месту назначения со множеством пересадок.
– Молодой человек, – как есть, в куртке, прикрывающей пятую точку без джинсов, Даша вплотную подошла к мужчине. – Молодой человек, вас не затруднит одолжить мне рубашку?
– Какую рубашку? – он уставился на Дашу, а если быть честной до конца, то на её оголённые стройные ноги.
– Вашу! У вас должна быть запасная, – привела подруга железный аргумент.
– А вам зачем? – ошарашенный мужчина смотрел поочерёдно на Дашу с голыми ногами под спортивной курткой, потом на меня в платье от кутюр в болеро из чернобурки, и снова на Дашу.
– Свою я дам подруге, – Даша на секунду распахнула куртку, демонстрируя женскую, приталенную блузу, едва прикрывающую резинку трусов. – А в вашей поеду домой, – объяснила незнакомцу очевидное. – Я верну, дам свой номер телефона и отдам при первой возможности!
– Так бы сразу и сказали, – усмехнулся мужчина. Снял куртку, затем рубашку и уставился на Дашу, ожидая её действий.
Она не растерялась, быстро скинула блузку, ткнула мне в руки, надела мужскую рубашку, доходящую ей до колена, и удовлетворённо покрутилась передо мной. Вышло платье спортивного кроя, выглядывающее из-под куртки.
В это время объявили посадку. Я рванула к стойке регистрации, мужчина поспешил за мной, на ходу запахивая куртку, Даша, довольная собой, махала нам рукой. Что ж, минимум одежды на смену у меня нашлось.
В аэропорт Дружбы народов самолёт приземлился ночью. Поблагодарив ошалевших от моего вида стюардесс, я выбралась на улицу, вдохнув весенний воздух Хакасии. Температура за бортом не отличалась от Италии и Москвы, снега не окутывали знакомый выход из терминала и стоянку такси.
Чип и Дейл навострили уши, приветливо дёрнули хвостами, когда я уверенным шагом, как модель на подиумах Милана, продефилировала к машине с надписью «такси». В одной руке у меня был клатч, в другой джинсы и блузка Даши, на плечах чернобурка, а сама я окутана струящейся тканью с вышивкой ручной работы лучших золотошвеек Европы.
– Домчим, дамочка, – растёкся в любезностях таксист, оглядывая то ли видение, то ли меня, сошедшую с обложки глянцевого журнала светской хроники.
Чип и Дейл взвизгнули в восторге и растянули баннер «Слабоумие и отвага», когда я садилась в изделие российского автопрома с абаканским таксистом, похожим на итальянского.
Восхищение Чипа и Дейла меня не интересовало, я была поглощена судьбой Кира. За время полёта секретарь Сергея Люблянского выяснил – Сафронов Кирилл не находится на лечении в Абаканской или любой другой больнице необъятной страны. Оставались госпитали всего остального мира и дом на окраине хакасского посёлка, куда я и направлялась.
В этот раз таксист повернул правильно, навигатор и моя зрительная память согласились с ним. Чип и Дейл обиженно сложили лапки, встрепенулись лишь, когда таксист назвал цену за проезд. Приемлемую по меркам блистательных Люблянских и запредельную для Хакасии, судя по блеску глаз таксиста.
Спорить я не стала. Расплатилась. Выскочила из автомобиля и уставилась на тёмные окна деревянного дома Кирилла Сафронова.
Всё было так же, как в феврале. Бревенчатые стены, высокий забор, калитка с легко открывавшейся защёлкой, труба на крыше, флюгер в виде трёх несущихся псов. Не было снега, каблуки увязали в клейкой грязи на обочине дороги. Высокая ель – я по-прежнему была не сильна дендрологии, отличить ель от пихты не могла – так же красовалась раскидистыми зелёными ветвями у входа в дом.
Калитка открылась легко, я прошла по мощёной тропинке к крыльцу, потянула за ручку, трясясь от страха, что дверь окажется закрытой. К моему восторгу, через секунду я очутилась в знакомом тамбуре, а ещё через две – в прихожей.
Электричество включать не стала, зарождающийся рассвет попадал в окна, освещая знакомый интерьер. Всё осталось по-прежнему. Огромный стол, раскинувшийся поперёк кухни, деревянная отделка стен, двери и полы из дерева. Кастрюлька в жизнерадостную клеточку на плите, кривобокие ручки на мебели, изображающие зверят. Аромат трав, яблок, сладости ванили, печного отопления, едва ощутимого, резковатого мужского парфюма.
Сердце ухнуло в пятки, заколотилось, как крылья обезумевшей колибри, поднялось к природному расположению, останавливаясь на секунду в животе, а потом подпрыгнуло к горлу, грозя схватить спазмом.
Закрыв глаза, я медленно вдохнула и выдохнула, борясь с волнением. Что бы я ни увидела в то утро – отступать не стала. Не могла подвести Ёжкина – маленького отважного дракончика, который никогда не останавливался перед трудностями, с честью принимал испытания и всегда выходил победителем.
А увидела я Наваху, вскочившего с кровати Кира и с любопытством уставившегося на меня. Сонная Флешка, похожая уже на помпон побольше, перекатилась на подушке, когда вскакивал пёс, недовольно потянулась и снова закрыла глаза, начав мурчать, как тракторёнок.
– Отойди, – велела я сорока или уже пятидесяти килограммам мохнатого энтузиазма, когда они набросились на меня с приветственными поцелуями.
– Отстань! – прикрикнула я, не потому, что была не рада встрече, просто удержать скачущую, подвывающую тушку была не в состоянии, несмотря на то, что мы находились в одной весовой категории.
– Прекрати, – отбивалась я от пушистого оптимиста, норовившего снести меня с ног и зализать до смерти. Хотя бы попытаться. Как не почувствовать себя огромным, пятидесятикилограммовым чупа-чупсом?
– Наваха! – раздался мужской окрик из спальни.
Мы с пушистым приятелем замерли. Я от восторга. Наваха с интересом. Не угостят ли вкусненьким. Нет? Совсем-совсем нет? Тогда не отвлекайте честных и добрых людей!
– Наваха, уймись, тупая скотина! – с самой солнечной, вкусной улыбкой, слаще тирамису и джелатто с моккачино, продолжил Кир.
– Я не скотина, – пробормотала я, делая шаг в спальню. – И не такая уж тупая, – удержать всхлип было сложно.
В носу щипало, на глаза накатывали слёзы, руки тряслись, дыхание нещадно перехватывало. Колени подгибались вовсе не оттого, что весь путь из Москвы в дальний посёлок на краю мироздания я проделала в обуви, колодки которой больше походили на орудие пыток. И расслабить, тем более снять корсет самостоятельно я не могла.
Кир лежал на кровати, в своей обыкновенной позе, закинув одну руку под голову, свернув подушку вдвое. И, кажется, не собирался умирать от травм, несовместимых с жизнью, и от любых других тоже.
– Привет, – Кир улыбнулся ещё один раз, привстал на постели и внимательно оглядел меня.
Удивлённый взгляд скользил от сбившейся причёски до пальцев ног – обувь я сняла в прихожей – и обратно. Отдельно остановился на линии декольте, выглядывающей из-под распахнутого болеро, на талии, подчёркнутой тончайшей вышивкой, на разрезе, прячущемся в струящемся подоле.
