— Добрый вечер, — сказала я.
— Присоединяйтесь, Медхен, — пригласила она меня, отправляя в рот тартинку. — Я пью за вашу подругу, — она подняла бокал с красно-рубиновым вином.
— Благодарю, но я не пью вина.
— Тогда я налью вам лимонада, — предложила она. — Знаете, эта история с вашей подругой так удручающе на меня подействовала… Как всё-таки хрупка и ничтожна человеческая жизнь… Сегодня ты жив, смеешься, поёшь… — Саломея налила мне лимонада из графина и подала бокал, — а завтра тебя кладут под могильный камень. Это страшно, Медхен. Страшно и печально. И вдвойне страшно, что от смерти невозможно спастись даже Красному Шаперону. Что уж тогда ждать нам — людям простым и слабым…
— Такова жизнь, — я вошла в комнату и взяла бокал с лимонадом. — И тем больше необходимо ценить каждое мгновение жизни.
— Вы совершенно правы, маленький философ, — подтвердила Саломея. — Выпейте со мной. Очень грустно и неправильно пить в одиночестве.
Мы стукнули краями бокалов, и выпили.
— Анна-Ми была очень хорошей, — сказала я, помолчав. — Она всегда играла роль хорошенькой пустышки, а я — её камеристки. Но она была очень умной.
— Верю вам, — протянула Саломея, подливая себе ещё вина. — Ведь в Ордене Красных Шаперонов других не держат.
— Я совсем не такая, мадемуазель. Я ещё только на первой ступени… Анна-Ми обучала меня всему, — мне пришлось сесть в кресло, предложенное Саломеей, потому что меня душили слезы.
— Уверена, вы прекрасно постигнете эту науку и без вашей подруги, — сказала она. — Пейте лимонад. Когда пьете, плакать не получается. Не знаю, как вы, а я считаю, что слёзы — это не признак печали, а признак слабости.
— Согласна с вами, мадемуазель.
— Ещё? — она взяла графин и вопросительно посмотрела на меня.
Я без слов подставила бокал.
Мы просидели в гостиной замка около получаса. Саломея пила вино, я тянула лимонад, иногда мы обменивались парой-другой фраз, вспоминая мертвых, цитируя философов прошлого, но чаще — молчали.
— Ваш брат уехал с королевскими ловчими? — спросила я, когда часы пробили десять.
— Рауль одержим поймать этого дьявольского волка, — рассеянно кивнула Саломея. — Надеюсь, в компании королевских ловчих ему ничего не угрожает.
— Не волнуйтесь, я не сказала им, что вы и ваш брат — оборотни, — ответила я так же рассеянно.
Саломея вздрогнула, вино выплеснулось на ковер.
— Что вы такое говорите? — пробормотала она.
— Я всё знаю о проклятье первого Лагара, — доверительно рассказала я. — Сначала я думала, что убийца — ваш брат. Но Анна-Ми сразу не подозревала его, и теперь я убеждена, что ваша семья ни при чем.
— Боже, — Саломея принялась обмахиваться рукой. — Признаюсь, вы напугали меня, мадемуазель. Надо ли нам ждать донесения в Орден? Уверяю вас, мы никому не причинили зла.
— Верю вам, — я не удержалась и зевнула. — Уже поздно. Я хотела поговорить с вашим братом, но видите как вышло… Де Невали такие деятельные. Мне пора, прошу прощения, — я хотела встать, но не удержалась на ногах и снова тяжело уселась в кресло.
— По-моему, вы устали, — произнесла Саломея, скептически глядя на меня. — Не геройствуйте, мадемуазель. Сейчас не время бродить по дюнам, пусть вы хоть трижды Красный Шаперон. Оставайтесь в замке.
— Спасибо, — искренне поблагодарила я. — Вы правы, мне надо отдохнуть. Но я не хочу вас беспокоить…
— Какое беспокойство? — она фыркнула. — В замке только я и Пульхерия. Когда вернется брат — не известно. Вы никого не стесните.
Я снова зевнула и уютно устроилась в кресле, закрывая глаза.
— Доберитесь хотя бы до постели, — заботливо сказала Саломея.
— Если честно, никуда не хочу идти, — ответила я сонным голосом. — Вы правы, я как-то очень сильно устала…
— Идемте, я вас уложу, — Саломея очутилась рядом и помогла мне встать, обняв за талию.
— Вы так добры… Почему-то мне не по себе… — пробормотала я и повалилась прямо на ковер.
Когда я открыла глаза, то сначала увидела ночное небо в серых тучах, скупо освещенных луной, и сучья старого дерева. Сучья тянулись вверх, как костлявые руки, будто молили о спасении.
Волосатое дерево.
То самое, на котором Дирк Волк развешивал тела своих жертв.
Руки и ноги у меня были связаны. Причем руки — за спиной. Я лежала лицом к небу, и камни больно впивались в локти и запястья, а кто-то ловко расшнуровывал мой корсаж, обнажая мне грудь.
Я перевела взгляд с небес на землю и обнаружила рядом с собой Саломею, стоявшую на коленях. Это она раздевала меня — быстро, деловито, и держалась очень прямо — стараясь не качнуться ни вправо, ни влево. А когда ей понадобилось наклониться, то лицо её заметно дёрнулось.
— Болит бочок, серый волчок? — спросила я тихонько.
От неожиданности она сначала отпрянула, но потом вернулась, присматриваясь ко мне.
— Значит, это вы, — сказала я, глядя ей в глаза. — Это вы убивали всех. Вместе с братом.
— При чем тут брат? — сердито спросила она и, вооружившись ножом, начала распарывать на мне нижнюю рубашку. — Мой брат — жалкий неудачник. Ему даны великие силы, а он не хочет их применять. Решил не жениться, чтобы не было детей с проклятьем. С проклятьем! Это не проклятье, это великий дар! Но есть я — не забывшая семейные предания.
— Только жаль… что оборотничество не передается по женской линии, — подсказала я.
— Не передается, — согласилась она, располосовав мою рубашку от ворота до пояса. — Но есть человек, который готов принять нашу великую судьбу. Судьбу Лагаров.
Над ней, заслонив собой луну, появился доктор Бужере, с чемоданчиком под мышкой.
— Доктор? — спросила я удивленно.
Моя грудь была полностью обнажена, но сейчас это было мелочью, не заслуживающей внимания. И месье Бужере не смотрел на меня плотоядно. Похоже, его совсем не волновало, что на земле лежит полуголая связанная девственница. Не волновало в определенном смысле. А так он оглядел меня с удовольствием — почти ласково.
— Удивлены, дорогая мадемуазель? — произнес он весело.
Саломея уступила ему место, и доктор опустился рядом со мной на колени, положив на землю чемоданчик.
Я повернула голову и увидела, как открывается верхняя крышка, а потом приподнимается перегородка посередине — во врачебном чемоданчике было двойное дно.
— Золотой серп! — воскликнула я, потому что в чемоданчике лежало именно оно — дьявольское оружие первого Лагара.
Похожий на полумесяц на ножке, серп словно притягивал к себе лунный свет. Вдоль «полумесяца» шла чеканка тонкой работы — крохотные изображения птиц, змей, человеческих глаз и рук, странные знаки, черты и звезды…
