Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 47
Тут меня препроводили в собственно камеру. Там оказался юный Уинкл Кинг с ведром и шваброй, он отмывал следы чьей-то рвоты. Кроме этого, вокруг не было никаких признаков жизни. Уинкл Кинг возил шваброй, а его револьвер уныло торчал в кобуре.
– Так ты ее привез? – произнес он. Мне он не сказал ничего.
– Ну, надо думать, что так, – ответил Фрэнк Паркман.
Он велел мне сесть на скамью, Уинкл Кинг ушел, лязгая ведром, а шериф Паркман сходил в коридор, принес табуретку, поставил совсем рядом со мной, уселся и начал возиться со своей проклятой трубкой. Еще у него было оружие, и я на миг задумалась – может, выхватить у него пистолет и застрелить? Но что в этом толку? Он будет мертв, а я окажусь убийцей.
– Мы мигом предъявим тебе обвинение, вот увидишь. Чего там тянуть. Я думаю, тебя повесят, и вся недолга. Судья Литтлфэр, он будет заседать на той неделе, очень удобно. Нечего тебе зазря сидеть и ждать. Вот.
В Парисе не бывает снега, как на равнинах, но все же в сырой камере было очень холодно. Два раза я слышала, как в конторе кричит Томас Макналти, и всякий раз ответом были взрывы хохота. Наверно, шериф Паркман не хотел, чтобы я виделась с кем-либо, кроме законника Бриско. Розали посылала всякие яства, и почему-то их шериф Паркман разрешал мне передавать. Главным было жаркое из кролика. Иначе не знаю, кто бы меня тут кормил. Вероятней всего, хозяйственные таланты Уинкла Кинга ограничивались ведром и шваброй, а шериф Паркман думал, что яйца зарождаются на сковородке.
Законник Бриско был занят выстраиванием аргументов и поиском свидетелей. Я бы сказала, что за этой работой он с каждым днем мрачнел, но тогда я бы нарушила обещание, данное самой себе, – лелеять надежды и ставить на благоприятный исход. Я все гадала, что сделает судья Литтлфэр. С одной стороны, я выкрала у него из-под носа ружье Теннисона, а с другой, у меня в союзниках Пег. Решится ли он повесить подругу Пег? Я не знала.
День суда пришел на быстрых ледяных ногах. Наконец меня повели в здание суда, мимо которого мы с Джасом Джонски много раз проходили, не задумываясь. Шериф Паркман оказал мне честь, заковав меня в кандалы. Горожане собрались, кажется очень довольные предстоящим спектаклем.
В зале суда царил шум, суета и даже кошачьи вопли. Меня привели, как мертвую душу из подземной темницы. Я видела длинные ряды лиц и устремленные на меня взгляды блестящих глаз. Тут через особую дверь в стене вошел судья – Аврелий Литтлфэр в черном похоронном костюме. Усы и борода у него торчали, как щетина дикого кабана, которого я едала в пироге. В зале суда было одновременно душно и холодно, и все зрители утеплились толстыми пальто. Я была в одном желтом платье, но не чувствовала холода, не знаю почему. Эта обстановка – оживленные лица и возбужденный ропот – напомнили мне Гранд-Рапидс, когда я девочкой стояла за кулисами и выглядывала в зал, вслушиваясь в его странный рев, подобный грохоту морских волн, будто к уху поднесли гигантскую раковину.
Я знала, что Джаса Джонски в городе любили, а меня мало кто знал; а кто и знал, тот, похоже, теперь был мне врагом. Цепочкой вошли присяжные, поглядывая на меня так, словно им было стыдно. Но конечно, им не было стыдно. Они смотрели на меня украдкой, как будущие влюбленные друг на друга. Любви от них ждать не приходится, думала я. Я внутренне старалась не быть тем, что они, как думали, видели перед собой, – тощей индейской девочкой в поношенном платье.
Мои прекрасные Томас Макналти и Джон Коул сидели в ряд на самых ближних ко мне местах, и Лайдж, и Розали. Томас не поскупился помахать мне. Я видела, что Джон Коул, все еще худой, как из тюрьмы, едва удерживается, чтобы не броситься вперед. Вдоль левой стены выстроились шестеро ополченцев, а судебные приставы были вооружены пистолетами и винтовками и вид имели устрашающий, будто накануне великой битвы. Я знала, что бедному Томасу очень страшно было явиться в такое место, ибо его душа была навеки обожжена печатью собственного тюремного заключения. Розали отмыла всех троих мужчин до блеска, и все они были чисто выбриты, кроме Лайджа, – я так и видела мысленным взором, как он умоляет оставить ему усы. Томас Макналти выглядел молодо – побрив его, Розали вернула ему сбежавшие юность и красоту; на лицо легла тень из-за суда, впалые щеки бледно-землисты, как луна, длинные седые волосы аккуратно зачесаны назад и потемнели от помады. Джон Коул с узким индейским лицом, такой тихий, спокойный, но это лишь прикрытие стремительных потоков, несущихся у него в голове, – я не сомневалась.
Среди присяжных были и богатые, и совсем простые люди – немолодые мужчины в поношенной одежде и молодые, одетые по последней моде, из Ноксвилля, Мемфиса, Нэшвилля. Кавалерийские брюки без желтой полосы. Уродливые стрижки из немецкой парикмахерской, расположенной здесь же на площади.
Секретарь призвал суд к порядку и постарался затушить разговоры. Скоро от них и впрямь остались лишь курящиеся угольки. Законник Бриско сидел рядом со мной, и я думала, что Литтлфэр будет скрывать свою неприязнь к нему, но ошибалась, судя по первому же злобному взгляду Литтлфэра. Он ненавидел этого человека, подписавшего документ полковника Пэртона, вестник смерти, и, скорее всего, совершившего также и другие преступления против бывшей Конфедерации.
Аврелий Литтлфэр обратился к присяжным, словно к почтительным наследникам, ожидающим его мыслей. Присяжные смотрели на него с уважением, жадно ловя каждое слово и желая понять, что он им говорит. Судья Литтлфэр спросил законника Бриско, признаю ли я себя виновной по обвинению в убийстве первой степени, и Бриско произнес:
– Не виновна.
Зал вскипел, хоть зрители и пытались сдерживаться, и секретарь заработал невидимым кнутом, стараясь их унять. Зачитали юридическую преамбулу обвинения, объясняющую природу дела, возможные результаты и возможные решения. Присяжным разъяснили их обязанности. Потом выступил обвинитель, высокий сутулый мужчина в лакированных туфлях и с золотой булавкой в галстуке, с приятным мягким лицом. Он сообщил нам, что именно собирается доказать и кого намерен вызвать, и заявил о своей уверенности, что виновница преступления сейчас находится тут, в суде. Как раз тогда я взглянула на Томаса и тут же об этом пожалела – его покрасневшее лицо было обликом воплощенного страдания.
Когда выступал законник Бриско, мне казалось, что его слова кое-как тащатся по полу и добираются до присяжных уже на последнем издыхании, но, возможно, то была лишь моя безумная фантазия. Бриско хорошо отозвался обо мне, отрицал обвинение и заявил, что намерен вызвать свидетелей, которые подтвердят его позицию и, без сомнения, на этом суд закончится: присяжные поймут, что я никоим образом не могла совершить это преступление и что в нем следует обвинять какое-то иное лицо, пока неизвестное. До этого я ни разу не видела законника Бриско в деле. Он был отличным актером, мистер Нун в Гранд-Рапидс одобрил бы. Бриско говорил округлыми фразами и держался чрезвычайно серьезно. Я подумала, что отсутствие живота ему идет, вот только черный бархатный жилет был сшит раньше и висел на нем, как лишняя кожа.
Но может, все еще и обойдется. Я не знала. Я была просто девочкой на вражеской территории, так это ощущалось. Красивый обвинитель говорил так уверенно, что даже я на скамье подсудимых дрогнула, будто и впрямь совершила такое гнусное деяние, достойное самой червивой души. Вызвали Джона Коула, чтобы он свидетельствовал в мою пользу, и он именно так и поступил, очень мило. Он мог бы сказать все нужное одним взглядом, типичным взглядом Джона Коула, но знал, что должен распространенно высказать свои, обычно краткие, мысли. Когда его спросили, он рассказал всю короткую историю моей жизни – и откуда я взялась, и то, что он надеется когда-нибудь отправить меня учиться в Дартмутский колледж, где индейцев могут научить «чему-нибудь редкому», как он выразился.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 47
