— Что заставило тебя так подумать, сестра? —донесся из-за исповедальной решетки незнакомый голос, и Габриэла невольновздрогнула. Это был не отец О'Брайан, которому она исповедовалась с самогодетства, — это был кто-то другой. И, судя по голосу, священник был довольномолод.
Габриэла, быстро справившись с собой, сказала:
— Сестра Анна постоянно обвиняет меня в тщеславии,гордыне, празднословии и прочих грехах. Боюсь, она права. Как я смогу служитьбогу, если не исполняю его заповедей и не имею достаточно смирения и покорности?Мне кажется, святой отец, я начинаю ее ненавидеть!
Священник некоторое время озадаченно молчал, потом спросилна удивление мягким и участливым голосом, приходилось ли ей раньше ненавидетького-нибудь.
На этот раз Габриэла ответила без колебаний:
— Я ненавидела своих родителей.
— И ты исповедовалась в этом своем грехе? — сноваспросил священник, на этот раз построже, и Габриэла невольно задумалась,сколько ему может быть лет.
— Да, много раз, — ответила она и рассказала, чтона протяжении всего своего пребывания в монастыре исповедовалась в своейненависти к матери отцу О'Брайану.
— Почему ты ненавидела их, сестра? — спросилмолодой священник.
— Потому что они меня били, — просто ответилаГабриэла.
Ее искренность и смирение так поразили священника, что ондолго молчал. Он сразу почувствовал, что сестра Бернадетта — человек открытый,честный, немного наивный, и ему захотелось увидеть ее лицо. В этом монастыре онисповедовал всего во второй раз И, в отличие от отца О'Брайана и других, незнал истории Габриэлы. Ему было известно только то, что сестра Бернадетта —одна из новоначальных послушниц, которая еще только готовится к новициату.
— Собственно говоря, — поспешила объяснитьГабриэла, удивленная и встревоженная его молчанием, — била меня толькомать. Отец… он просто позволял ей проделывать со мной все, что угодно. Когда явыросла, я поняла, что он мог бы меня защитить, но не захотел или…
Словом, что-то ему мешало. И тогда я возненавидела и еготоже.
Она сказала это и сама, удивилась — еще никогда, ни на однойисповеди она не позволяла себе подобной откровенности. Габриэла совершенно непонимала, почему она это делает. Быть может, ей просто необходимо былооблегчить душу, так долго изнемогавшую под тяжестью этой тайны. Каждый знает,что легче всего это происходит в разговоре с кем-то незнакомым. Да, Габриэланенавидела мать, но она еще никогда никому не говорила — за что. Этот грузпродолжал отягощать ее; в последнее же время прибавилось раздражение на сеструАнну, поколебавшую с таким трудом обретенное душевное спокойствие Габриэлы.
— А ты никогда не говорила родителям о том, какиечувства ты к ним испытываешь? — неожиданно спросил священник. Этот вопроспрозвучал очень странно. Габриэла вдруг подумала, что тот, кто исповедовал ее,не только выслушивал признания, но и старался исцелить ее раны.
— Я давно их не видела. Папа ушел из семьи, когда мнебыло девять, и больше я ничего о нем не знаю. А через год мама привезла менясюда и бросила. Она тоже вышла замуж. Должно быть, она решила, что в ее новойжизни я буду ей только мешать. Так я и осталась в монастыре. В каком-то смыслев моей жизни это была едва ли не самая большая удача. Если бы мне пришлосьвернуться к маме, я бы, наверное, умерла… Она бы забила меня до смерти.
— Понимаю… — донесся из-за решетки исповедальнинегромкий шепот, и Габриэла невольно удивилась. Этот молодой священниквоспринимал ее историю слишком близко к сердцу. И все же она решила рассказатьему все до конца, так как без этого ее исповедь была бы неполной.
— Сестра Анна напоминает мне мою мать, — сказалаона. — И мне кажется, что именно поэтому я начинаю ее ненавидеть. Она всевремя придирается ко мне, говорит, какая я плохая… Моя мать делала то же самое,и я ей слишком долго верила.
— А сестре Анне ты веришь? — спросил священник.
Габриэла беспокойно пошевелилась. В исповедальне было темнои душно, к тому же от долгого стояния на коленях у нее заломило спину, однакоона заставила себя не думать об этом. Почему-то ей казалось, что в эти минутырешается ее судьба.
— Ты веришь тому, что говорит о тебе сестраАнна? — повторил священник свой вопрос. — Ты веришь, что ты —действительно такая плохая, как она утверждает?
В его голосе звучало сочувствие и неподдельный, искреннийинтерес. Габриэла глубоко задумалась.
— Иногда, — ответила она наконец. — Япривыкла верить своей матери, и мне до сих пор иногда кажется, что она былаправа. Разве родители бросили бы меня, если бы я была нормальной, послушнойдевочкой? Должно быть, во мне глубоко жил какой-то порок, который они не смоглиисправить и в конце концов отчаялись… Так я думала тогда, и так порой я думаюсейчас. Вы понимаете меня, святой отец? — с мольбой произнесла она. —Мне кажется, что во всем, что случилось, была моя вина, мой грех…
— Или их, — мягко возразил священник, и Габриэлапопыталась представить, какое у него лицо. — Я уверен, сестра, что этобыла их вина. Возможно, то же самое верно и в отношении сестры Анны. Правда, яее совсем не знаю, и все-таки… Возможно, она просто завидует тому, что тебездесь так легко все дается, что тебя все любят. Ведь монахини любят тебя,сестра?
— Да, — честно ответила Габриэла и тотчас жеспохватилась. — Я так думаю, — поправилась она и тут же спросила:
— Но как же все-таки мне быть с сестрой Анной?
Что мне делать, святой отец?
— Лучше всего сказать ей, чтобы она немедленнопрекратила свои нападки. А если нет — пусть достает из чемодана свои боксерскиеперчатки. Когда я учился в семинарии, мне пришлось подобным же образомналаживать отношения с одним из однокурсников. У нас были, гм-гм… кое-какиеразногласия принципиального характера. Я до сих пор думаю, что это былединственный выход.
— И что же случилось потом? — шепотом спросилаГабриэла, с трудом сдерживая улыбку. Еще никогда исповедь не проходила таквольно, что ли. Хотя, конечно, вряд ли строгий монастырский устав мог одобритьтакую свободу общения. Всему, знаете ли, есть пределы, но священник этотначинал ей нравиться — несмотря на очевидную молодость, он был мудр, имелсострадание к ближнему и, что совсем уж неожиданно, обладал изрядной долейюмора. — Вам помогла эта… дуэль?
— О да! — подтвердил священник. — Мойсоперник поставил мне здоровенный фонарь под глазом и чуть не вышиб из менядух. Как ни странно, после этого мы с ним подружились. Теперь брат Майклработает с прокаженными в нашей миссии в Кении, и я получаю от него открытки споздравлениями на каждое Рождество.
— Может быть, нам удастся отправить в Кению и сеструАнну, — пошутила Габриэла и сама себе удивилась.
Даже учась в колледже, она не позволяла себе разговариватьподобным образом ни с однокурсниками, ни, не дай бог, с профессорами. Сейчас жевся ее замкнутость куда-то исчезла, а от смущения не осталось и следа.
