Мужичок такой весь масенький, узенький, сплошной профиль и большой нос, кожа дубленая, заветренная, темная, уши торчат, тоже прожаренные до состояния корочки, куртка из жесткого кожзама, очень грязные ботинки. Везет в сложенном виде неновую детскую коляску, она перевязана старенькой веревочкой. Звонит у него телефон:
– Да, птичка, еду. Ну тяжелая, конечно… Хорошая, большая… Не заблудился. Да не беспокойся ты обо мне! Ну и что, что в первый раз? Разберусь я с твоим метро. Сейчас приеду, покушаем. Как там мой цветочек? Спит? Не спит? Укача-а-а-а-а-аем.
Резко стало неважно, что у него с ботинками и ушами.
…а значит, дай покоя[16]
Я бы хотела сидеть на веранде дачи,
не такой дачи, где грядки, компостная яма, а летом помидоры веревочками подвязаны…
А на даче с большим лесным массивом на участке.
Сидеть на удобном стуле с подлокотниками и резной спинкой,
пить чай у стола со скатертью, вышитой хризантемами,
и медленно разговаривать.
Не медленно и печально, а просто медленно.
Чтобы каждая фраза была обдуманной, интересной, что-то значила.
И так вот сидеть. Обдумывать и смотреть на морось.
А в том лесном массиве чтоб и лиственные, и хвоя, – липа, сосна, там, осина и обязательно молодой дубок.
И все это так благородно темнеет и опадает вокруг. Контрастирует между собой по тонам, но не сильно, скорее сливается.
Сидеть, смотреть, как длинные капли стекают по листьям, и как влага застыла среди иголок, как ею пропитываются стволы, слушать, как скрипит ступенька, звякает ложечка.
И чтоб прохладно, но хорошо и не зябко.
И разговаривать долго.
И даже вина не пить.
Хотя можно и выпить. Из старого бокала, потемневшего изнутри, потому что из него часто пьют красное вино и не моют его с содой, а просто споласкивают.
А потом перебраться в комнаты, а там чтоб тепло и коты.
Найти в буфете последнее пирожное на маленькой тарелочке, откусить и пойти спать наверх.
Любить в тиши.
Любить и умереть
В стране, похожей на тебя[17].
Сны об Италии
Купила джинсовую куртку на Ламбада-маркете, в магазине, который торгует неведомо как раскопанными запасами винтажа. Ну то есть куртка, например, натуральный Wrangler, но выпустили ее 20 лет назад. И 20 лет она лежала, например, в Италии. Про мою так сказали.
Мне куртка казалась совсем новой, пока я не нашла в кармане «вырезку» из газеты. Расписание футбольных матчей внутреннего чемпионата Италии. И мое воображение немедленно создало куртке дополнительную ценность, это стала куртка «с историей».
Расписание из газеты не вырезано, а вырвано наспех. Может, подумала я, кто-то сидел в этой куртке в маленьком ресторане на улице, в красивом итальянском городе, пил кофе, качался на легком стульчике, читал газету и как раз дошел до интересного места – до футбола, а его позвали. Может, мимо ехали его друзья на мотоцикле, притормозили, сняли шлемы и стали махать ему руками. И он вырвал из газеты отчет о матчах, засунул в карман и побежал к ним. И потерял эту куртку в тот же вечер.
Потом я вспоминаю, что куртка-то женская, застежка на нашу сторону. И тогда все меняется. Тогда, наверное, это девушка сидела со своим парнем, и они пили вино и болтали, и небо было розовое с золотым, незадолго до заката. И рядом росли кипарисы и вокруг было шумно. И по мощеной мостовой приехали те же ребята на мотоцикле и стали их звать. И парень вырвал клочок из газеты и попросил ее спрятать в карман. Потому что сам был в легкой рубашке.
И все это 20 лет назад, в Италии.
Я, наверное, смотрю слишком много детективов. И меня почти никогда не интересует, кто убийца. Я смотрю за тем, как разворачиваются подробности жизни трупа и всех, кто причастен к его жизни, и как все оказываются понемножку виноваты. И в первой серии ты видишь просто труп на полу, а к концу фильма знаешь все о человеке. И раскручиваться история начинает от очень мелких деталей, от почти неуловимых подробностей. И чем тоньше, чем ярче автор строит портрет жертвы в обратной хронологии, тем лучше детектив.
Что из наших вещей, наших привычек говорит о нас лучше всего? И что можно было бы сказать обо мне, если бы мою внезапную смерть пришлось расследовать? Я иногда об этом думаю, потому что и правда смотрю слишком много детективов. Так вот, от меня осталась бы куча листов формата A4, исписанных от руки карандашом, и две стопки блокнотов с задумками, большую часть которых не удалось выродить. И много цветных деревянных карандашей, которыми я почти никогда не рисую, но мне приятно, что они стоят на столе в стакане. А все остальное, что осталось бы от меня материального, – оно ничего бы обо мне не сказало. Или сказало бы неправильно. Поэтому я бы хотела, чтобы мою историю в обратной хронологии выстраивали от ненаписанных текстов и цветных карандашей, которыми у меня нет время рисовать.
